Из книги «Возвышение вещей»
Несколько историй из книги «Возвышение вещей» («Воздух», 2016)
Слух и дух
Мне каждый звук терзает слух (Ходасевич)
Есть овсянку, не прикасаясь ложкой к тарелке. Бесшумно мыть посуду. Ходить по квартире, не касаясь стен. Говорить так, чтобы жена переспрашивала. Ездить на службу в плейере.
Спать в берушах.
Когда беруши разжимаются в ушах, слышится много всего. Причём одновременно. Но это фантомные звуки. Реальные приходят по отдельности. Грохоты и стуки, шёпоты и крики. Новости на Первом, дебаты на «России», криминал на НТВ.
Тембр чужого голоса невыносим. Первому встречному хочется сказать: «Замолчи!» И второму тоже.
Дух никак не может прорезаться. Слух становится трофической язвой. Хотелось бы слегка оглохнуть. А потом ещё раз. До тех пор, пока не полегчает.
Наглядная агитация
На Кирова — ресторан-бар «Счастье есть!». 21 ноября — певец Анатолий Счастьев.
Под Знаменскими — граффити: «Гоняй за “Шинник”! Убивай за “Шинник”! Питер — не город, “Зенит” — не команда!»
Далее по Свободе — караоке-бар «Графин»: «Пой как звезда!»
Через дорогу — реклама «Горки»: «Каждую пятницу и субботу ты не одинока! Шампанское каждой одинокой девушке в неограниченном количестве!»
Выставочный зал имени Нужина: выставка «Египетские мумии».
Во дворе у «Ковчега» — снова граффити: «Рай — смирение. Я всё, что хочешь, выдержу».
Пансионат «Вечность»
Как только поезд разогнался, сетчатка стала насыщаться. За окнами мерно разворачивала себя заиндевелая красота. Хотелось сразу и глазеть, и спать.
Вышли, а там — невозможная тишь. Как долгожданная связная речь после бескрайнего бреда.
Встречи с вечностью чем реже, тем приятней. Здесь их было две: природная и социальная. Вторая на фоне первой скорее забавляла, чем досаждала.
Гуттаперчевые вилки в столовой, тарелки с узором из пионерского детства. Казалось, переверни — и откроется магическое слово «совнархоз». Незаменимые макароны. Стылое пойло из эмалированных чайников.
На стене вестибюля — фанерная карта железных дорог. Вместо станций — погасшие лампочки. Объявление: «Карта под напряжением. Просьба — руками не трогать. Штраф за порчу — 500 рублей». Рядом фото-газета «Путешествие за эликсиром здоровья». Рядом стенд «Сердце, отданное детям».
В стерильном «люксе» канализация из пластика. Каждый смыв бесстыдно возвещал о себе. Батареи грели так, что ночью просыпался с мигренью и склеенным ртом. А коридорные шумы звучали как над ухом.
Зато два дня абсолютного солнца. За всю зиму таких недели не наберётся.
С утра всюду жарили шашлык. Безумствовал репродуктор. Оставалось встать на лыжи и бежать.
Ощущение времени можно вернуть в отъезде. Дома оно опять пропадает.
Вечером бродили по аллее с редкими фонарями. От просвета к просвету, от полутьмы к полутьме. И, дойдя до кромешного мрака, повернули назад. Как будто прочли до конца прекрасное стихотворение. Светлые места в нём всегда чередуются с тёмными.
Звуки утра
Когда я вышел из подъезда, ворона на берёзе каркнула три раза.
Множество птиц на разные лады целовало воздух.
Две воспитательницы за оградой детсада смеялись в ожидании детей.
Старческий кашель взорвался за моей спиной.
— Три килограмма луку, — сказала женщина мужчине.
— Сыночек, я ничего не знаю, — призналась молодая мать.
Широкобёдрая брюнетка процокала мимо. Её левый каблук шепелявил.
Шаги мои были тише обычного. Мир был спасительно разнообразен.
Гусик и Бутуcик
Десятикопеечную монету называли «гусик». Узкую плетёную булку называли «хала». Булку в виде птички с изюминками-глазками называли «рябчик».
Гастроном у Знаменских ворот называли «Лобановский». В честь купца Лобанова, который им владел до революции.
Любимого голубя бабушка называла Филькой. Он был самый наглый. Когда бабушка через форточку сыпала крошки на подоконник, Филька расталкивал собратьев крыльями, порываясь сожрать всё один. Бабушка называла его «иродом» и «шпаной».
Шпана жила в «Бутусике». Так называли Бутусовский посёлок. Казалось, там живут бутузы, которые всех бутузят. Позже я узнал, что посёлок назван в честь пред- седателя райисполкома Бутусова.
В Бутусике жил злобный мальчик-горбун с крысиным лицом. По школе он передвигался в сопровождении свиты из двух бутузов.
Однажды я видел, как горбун бил пацана. Тот стоял, не подымая рук. Когда из носа пошла кровь, тихо заплакал. Горбун спокойно развернулся и ушёл.
Он был покатый, как нолик на «гусике».
Памяти кинотеатров
В «Луче» трясли деньги перед утренним сеансом. Ответишь «нету» — велят «попрыгай».
Надо, чтобы в карманах не звенело. Тут всё просто. Купил билет — выйди на улицу, сделай вид, что шнурок развязался, и спрячь сдачу в носок.
В «Арс» летом можно было пролезть на «дети до 16-ти». В жару выход не запирали — только занавешивали. И ставили блок из кресел. Проползёшь под ними — увидишь взрослое.
Выход — высокая железная лестница. Спускаться по ней было не принято. Мы съезжали вниз по столбам, на которых держалась лестница.
«Летний» на зиму закрывался. Здесь в октябре я смотрел «Благослови зверей и детей». Один в ледяном зале, сотрясаемый двойной дрожью — звериной и детской.
«Летний» снесли первым. Потом настал черёд «Луча». От него остался только зал. Но там уже ничего не крутят. В «Арсе» сейчас театр.
Столбы, отполированные нашими штанами, до сих пор не потускнели.
Второе пришествие
Постучались за полночь. — Саша, открой! — Кто там? — Это мы.
— Вы же умерли! — Мы воскресли. — Что вам надо? — Хотим домой. — И куда мне вас девать?
— Возьми к себе.
— Ко мне нельзя. — А на Свердлова? — Там сейчас Дюша. — А на Дзержинского? — Вы там весь дом распугаете. — И куда же нам теперь? — Не знаю. — Думай скорей.
Стоят за дверью, не уходят. Отец, бабушка, мать, дед, тётка, дядька.
Контекст
В маршрутке — «водители Чинарин и Меньшуткин». На рынке — кофе «Святой ангел». На кассете — «научно-фантастический ужас». В ресторане «Поплавок» — «дэнс-группа “Дежавю” и очаровательная Диана». На заборе — «Постройте будущее с нами! Ярославский строительный техникум».
«В настоящем сборнике несколько разделов, включающих любовную лирику, стихи о деревне, Великой Отечественной, афганской и чеченской войнах, поэму “Праздник Покрова”, рассказы, юмор и сатиру».
Бальтюс и его сёстры
Посмотрим на «Трёх сестёр» Бальтюса через призму «Трёх сестёр» Чехова. Картина 1954-го года похожа на пролог к пьесе. С поправкой на время, разумеется.
Генерал-отец ещё жив. Три его дочери позируют провинциальному живописцу. Они юны и беззаботны.
Старшая уже созрела для любви. В её вызывающей позе и апельсиновом платье звучит эротический вызов. Начальницей гимназии она и вправду станет, а вот личная жизнь не сложится. Весь эротизм пойдёт прахом.
Средняя много читает. Начитанным девочкам на роду написано быть жёнами одних, а влюбляться в других. Через пару лет её выдадут замуж за местного учителя. Семейная жизнь не принесёт счастья. Роман с подполковником артиллерии закончится ничем.
Младшая — этакая девочка с персиками, самая инфантильная из трёх. Смолоду не находит себе места и, по- хоже, так и не найдёт. Возненавидит службу в городской управе, будет презирать коллег. Хрупкую надежду на счастливый брак разрушит меткий выстрел пошляка-дуэлянта.
Бальтюс не прописывает лица. Он как будто сообщает нам о том, что сёстры устроены просто. Они — лишь иероглифы условной сложности бытия.
Упрощая фигуры, Бальтюс уплощает их, как на фреске. Может быть, утверждая плоские формы, он намерен, как и его современник Марк Ротко, разрушить иллюзии и обнажить правду?
Того же хотел и Чехов, работая на стыке комедии и мелодрамы.
Загробный завтрак
Бывают странные сближения. Через 160 лет после пушкинского «Графа Нулина» вышел «Count Zero» Уильяма Гибсона.
В мельвиллевском «Стукаче» Бельмондо прикуривает совершенно так же, как Штирлиц в «Семнадцати мгновениях».
Босоногие ботинки «Красной модели» Магритта рифмуются с охотничьими сапогами Уайетта.
Собака, тонущая в океане по милости Гойи, — родная сестра «Очень одинокого петуха» Карлсона, который живёт на крыше.
Нестранных сближений гораздо больше.
Возьмём смысловую пару — Пал Синьеи-Мерше «Пикник в мае» (1873) и Эдуар Мане «Завтрак на траве» (1863). Два лика импрессионизма: венгерский и французский.
У венгра правят бал простор и светотень. Четверо мужчин и две женщины отдыхают в тени огромного дерева. Платья дам светятся безмятежностью.
У Мане такой же пикник, но в лесу. И хотя женщины разделись, мужчинам до лампочки.
На полотне всё само по себе. Люди будто наклеены на пейзаж. Женщина больше лодки. Правила композиции нарушены, законы перспективы попираются.
Вентури считает «Завтрак» неудачей. По его мнению, это следствие компромисса между возрожденческим и средневековым подходом к изображению.
Но если представить, что Мане писал загробный мир, огрехи картины получают объяснение.
Изображённая речушка — один из притоков Стик- са. Здесь мёртвых художников встречают музы. Эти дамы должны вдохновлять, а не возбуждать. Да и какой секс после смерти? Поэтому мужчины беседуют.
Братание модерна
Горожане Хоппера выходят на площадь Кирико.
Крестьяне Малевича дерутся с крестьянами Гончаровой.
Обнажённые Модильяни знакомятся с обнажёнными Дельво.
Аристократки Климта искушают пролетариев Риверы. Горы Сезанна и Ходлера меняются местами. Над ландшафтами Магритта вырастают кувшины.
Моранди. В мерцающей субстанции Поллока медленно плывут весёлые скульптуры Кандинского.
Три пейзажа
Первый живёт в натуралистическом пейзаже. Здесь всё мясисто и увесисто. Каждый предмет чётко очерчен. Мир залит ровным светом, но этот свет бескрыл. Здесь нельзя отчаяться — только заскучать.
Второй плутает в пейзаже пифагорейском. Он прозревает структуру мира. Он видит прозрачные рёбра, вертикали и горизонтали. Здесь тихо и чисто, ясно и холодно. Здесь так легко замёрзнуть.
Третий — узник экспрессионистского пейзажа. Он живёт, как в дремучем лесу, не зная покоя. Его искушают демоны, пугают чудовища. Его пространство всегда в движении.
Он мечтает, чтоб оно успокоилось.
Иногда эти трое сходятся за одним столом. Три пейзажа накладываются друг на друга. И тогда ненадолго случается рай.
Кровь героев
Летний вечер 1947 года. Молодой офицер-лётчик со Звездой Героя на кителе идёт мимо Большого театра. Его окликает эффектная брюнетка в красном шёлковом платье и чёрной шляпке с вуалькой:
— Подруга заболела, билет пропадает. Не могли бы вы составить компанию?
Лётчик охотно соглашается. Ложа бенуара. Дают «Волшебную флейту». Он очарован оперой и спутницей. У неё влажный взгляд серны.
После спектакля она приглашает в гости. Тут недалеко, на улице Горького. В квартире на пятом этаже тихо. Алые бархатные портьеры, багряная обивка диванов. Малиновый ковёр на стене украшен шашкой и кинжалами. Еле слышно цокают ходики. Она открывает бутылку «Абрау-Дюрсо». За встречу. Он пьёт и валится со стула.
Из двери напротив выходит высокий лысый мужчина в белом халате и очках-велосипедах. Вдвоём с брюнеткой они переносят офицера в соседнюю комнату и кладут на блестящий хромированный стол. Брюнетка уходит. Мужчина закрепляет тело ремнями, достаёт из металлической коробочки скальпель и делает на запястьях лётчика два глубоких аккуратных надреза.
Кровь стекает в жёлоб, расположенный по периметру стола. Оттуда поступает в большую колбу, стоящую под столом. Камера следит за маршрутом крови. Затем подымается над столом и выплывает в окно. Улица Горького полна мужчин в военной форме.
На фоне кадра проступают красные буквы: КРОВЬ ГЕРОЕВ. Звучит увертюра к «Волшебной флейте». Идут вступительные титры.
***
ББК 84.Р7 Б44
Александр Беляков. Возвышение вещей. – М.: Книжное обозрение (АРГО РИСК), 2016. – 96 с. – Книжный проект журнала «Воздух»:серия «Малая проза», вып.15.
Александр Беляков родился в 1962 году. Окончил математический факультет Ярославского университета (1984), работал про- граммистом, журналистом, редактором, начальником пресс-службы областной администрации. Начал печататься с 1988 г. Автор стихотворных книг «Ковчег неуюта» (1992), «Зимовье» (1995), «Эра аэра»(1998),«Книга стихотворений»(2001),«Бесследные марши» (2006),«Углекислые сны» (2010),«Ротация секретных экспедиций» (2015), публикаций в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Воз- дух» и др. Публиковал также переводы поэзии, в т.ч. А.Э.Хаусмена, Аллена Тейта. Лауреат премии-стипендии Фонда Иосифа Бродского (2012). Живёт в Ярославле.
ISBN 978-5-86856-287-7 ББК 84.Р7
Обложка Вадима Калинина