Пастернак верлибром

Возраст

***

Я боюсь.
Полоса тоскливого страха нашла на меня, как когда-то.
Я не помню, где и когда, но я испытывал уже этот страх.
Время упражняется на нас, и дни рождений
следуют друг за другом все быстрее и быстрее.
Молодость уходит. Я уже не тот, что был.

Я не сделал ничего того, что мог сделать
и испытать только в те годы.
Потому что переносить неисполненные желания
из возраста в возраст значит
перекрашивать их и извращать их природу.
Потому что у каждого возраста свой спектр и своя перспектива,
и то, что в двадцать лет есть квадрат,
передвинутое на десять лет становится, может быть,
ромбом.

***

Страшно то, что время так быстро идет,
пустое, негруженое.
Так вагоны возвращают на станцию отправленья,
сплошными составами.
Получается впечатленье, будто время это
не поступает, а отливает назад.

***

Мне бы очень хотелось думать,
что жизнь на всем своем протяженьи однородна,
что она есть
постепенно замедляющаяся молодость.
Мысль, что разные возрасты более различны,
чем века и государства – мне тяжела.

***

…это было в те времена,
что описаны в первых страницах Бытия,
когда я служил молодым Гегелем в немецкой семье
и свободно читал по-французски,
когда Бобров переводил Рэмбо,
сестры Цветаевы выступали, взявшись за руки,
и Асеев занимал на вечер манжеты
для посещенья «Свободной эстетики»…

***

К старости становишься покладистым и безразличным.
Я стал замечать, что живу и поступаю так,
точно и я, и все вокруг стали куклами.

Не затрудняя ничьего воображенья,
не угрожая ничем новым,
работает пружинный завод приличья и здравого смысла,
и все делается само собой.

Глядя в будущее

***

Глупо ждать конца глупости. А то бы глупость
Была последовательной и законченной
и глупостью уже не была.

Глупость конца не имеет: она просто оборвется
на одном из глупых своих звеньев,
когда никто этого не будет ждать.

И оборвется она не потому, что окончится,
а потому, что у разумного есть начало и это начало
вытесняет и аннулирует глупость.

Иными словами: я не ищу просвета
в длящемся еще сейчас мраке.
Зато я знаю, что просвета не будет
потому, что будет сразу свет.

Искать его сейчас в том, что нам известно,
нет возможности и смысла:
он сам ищет и нащупывает нас,
и завтра или послезавтра нас собою обольет.

***

Чем я живу? Все тем же.
Все так же идут дни за днями.
Как же они идут?
Не из вчерашнего вас в сегодняшний толкают,
а завтрашний выволакивает из нынешнего.

Обычно, когда жилось хорошо,
все настоящее было сплошным будущим,
и помните, по временам
все волнение наше проистекало от
такого затекания, засасывания времени.

Сейчас это вытягивание человеческого невода
не так ощутимо.
Но ведь вот существую я еще?
Значит где-то в отдаленном будущем
работают рыбачьи мышцы,
и скучно сейчас лишь оттого, что
со слишком уже большого расстояния
доходит это действие.

О, где-то по-настоящему шумно и молодо еще!

***

Мне грозит, как далекая крайность,
не вопль боли, не взрыв горечи.
Я боюсь в жизни не горя, а путаницы и хаоса —
бесформенного страданья.
Вот опасность, сужденная характеру моего склада.

В состоянии кризиса, накануне гибели
я наверно уподоблюсь сумбурности
своей квартиры:
какой-нибудь бок души, давно отсырев,
будет сохранять подобье устойчивости,
по извилинам пыльного и теплого мозга
будет роями кружиться моль,
проносясь вихрем бледности
по затканным пауками углам.

Когда-нибудь каждый из нас осядет и рухнет.
Я же именно так:
не от молнии, ни от пожара, ни потрясенья.
Не от внешних, не от мировых причин.
Но по своей собственной вине.
По вине запущенья, вопившего годами о ремонте,
о вскрытии рам, об обновлении.
По той причине, что вопль этот
постоянно подавлялся.

Пренебрег я им и теперь.

***

Сколько живых и удивительных когда-то людей
перестали отличать
проволочную проводку эпохи
от собственных нервов и волокон,
сколько их принимает первое за второе!
Несчастная же моя обстоятельность
распутала перевившиеся мотки,
концы в руках у меня:
разнять, оглянуться и —
поминай как звали.

Что-то кончилось, что-то начинается,
так скажут другие.
Нам радостно будет это услышать.
В счастливейшие наши поры
так именно говорили
о нашем и дорогом нам:
о беспрепятственно продолжающемся.
Итак, что-то опять продолжается,
по миновеньи препятствий.
Но я начинаю чревовещать.

Встречи и расставания

***

Кому Псёл, а кому Ломоносов!
Надо, понимаешь ли, университет закончить.
Сижу по целым дням в библиотеке за кандидатским.
Сроку осталось три недели, а я и не начинал.

Хожу инкогнито в рединготе,
не кланяюсь знакомым,
переменил голос, сморкаюсь,
держа платок промеж обоих
указательных пальцев,
ухожу из дому к письменному столу.

Сердце у меня лопается,
душа у меня трескается –
тысяча перемен.

Вы хоть беглые души, а я – совершенно –
чичиковский продукт потребленья,
занятый кандидатским Елизавет Воробей.

Фикция я и утоплый труп сейчас,
вот кто я сейчас.

***

Странно я слажен и странно живу.
Всю жизнь вокруг меня друзья,
по-разному делающие разные услуги,
поддерживающие меня морально,
преданностью своей, верой, многим другим.
И вот – я не знаю, за что это,
иногда мне бывает страшно больно от мысли,
что никогда никому никакой настоящей радости
не сумел доставить я.

***

Во мне пропасть женских черт.
Я чересчур многое знаю в страдательности.
Для меня это не одно слово,
для меня это больше, чем целый мир.
И в романе у меня не случайно не герой,
а героиня.

У меня гостит сейчас Николай Тихонов.
Он семь лет провел на войне.
Он нарушил мое одиночество.
Он мешает моим настроеньям.
Мне светлее и легче за его рассказами,
чем в полной беспрепятственности с самим собой.

Вот мущина. В соседстве с ним
мои особенности достигают
силы девичества,
превосходя даже степень того, что можно назвать
женскостью.

***

Полтора месяца тому назад я поссорился и расстался с Зиной.
Я немного помучился, а потом был вновь поражен
шумом и оглушительностью свободы,
ее живостью, движением, пестротой.
Мир этот рядом. Куда же проваливается он,
когда мы не одни?
Я преобразился и снова поверил в будущее.
Мне опять захотелось сломать и по-новому сложить свою жизнь.
Меня окружили товарищи, стали происходить неожиданности.

Так бы и осталось,
если бы не удары, посыпавшиеся на Зину.
Во-первых, я не думал, что она примет всё так трагически.
Но когда к ее горестям прибавилась болезнь старшего сына,
выдерживать свое решенье стало невозможно.
Я тут помогу ей, а там будет видно.
Чего-то забытого и вновь недавно испытанного
я назад не уступлю.

***

Летом в меня вошло что-то новое,
категорическое, ускоренное и недоброе,
больше — раздраженное.
Близко от нас жили Н. с женой. Вдруг я
усмотрел в нем воплощение
полной себе противоположности
во всем:
в манере существования,
в отношении человека к искусству,
к жизни.

Это было ощущение волнующее,
возбуждающее протест и отчаяние.
Мне думалось: отчего одному так легко
и беспоследственно порхается,
когда другой
такой тяжкой душевной ценой
оплачивает в жизни
каждый шаг?!

Я не мог этого скрыть и не желал.
Между нами наступило отчуждение.
Но я не с ним одним, я со многими поссорился.

Источники: Я боюсь. Письмо Л. О. Пастернаку, 10–15 мая 1916 / Страшно то, что время так быстро идет… Н. А. Павлович, 28 июня 1920 / Мне бы очень хотелось думать… Л. Л. Пастернак, 25 января 1925 / …это все было в те времена… М. И. Цветаевой, 19 марта 1926 / К старости становишься покладистым и безразличным. Родителям, 26 июля 1930 / Глупо ждать конца глупости. А то бы глупость… Родителям, 9 декабря 1916 / Чем я живу? Все тем же. Д. В. Петровскому, 6 апреля 1920 / Мне грозит, как далекая крайность… Е. В. Пастернак, 26 июня 1926 / Сколько живых и удивительных когда-то людей… М. И. Цветаевой, 26–27 июля 1927 / Кому Псёл, а кому Ломоносов! С. П. Боброву, 9 февраля 1912 / Странно я слажен и странно живу. Д. В. Петровскому, 6 апреля 1920 / Во мне пропасть женских черт. М. И. Цветаевой, 11 июля 1926 / Полтора месяца тому назад я поссорился и расстался с Зиной. О. М. и А. О. Фрейденберг, 8 апреля 1941 / Летом в меня вошло что-то новое… М. В. Юдиной, 17 декабря 1953.