Ислингтон

Ричард сидит на коленях у Эрика и смотрит в сторону. Отвернулся от камеры. Эрик тоже не смотрит на нас, взгляд его направлен вниз, на собственные руки. Эрик сосредоточен, он застегивает пряжку на сандалии Ричарда. Во рту Эрика сигарета, как водится. Эрик много курит, очень много, несмотря на туберкулез. Впрочем, тогда, в 1944-м, когда сделано это фото, он о туберкулезе еще, кажется, не знает. Сейчас за курение при годовалом ребенке, наверное, посадили бы в тюрьму, ну или лишили бы родительских прав, в лучшем случае. Тогда нет. Ричард с младенчества привык к табачищу, хотя, быть может, отвернулся как раз от дыма. Или от запаха, исходящего от приемного отца – как говорят, Эрик мылся не часто и еще реже стирал одежду. Так что табак был в каком-то смысле полезен – маскировал иные ароматы. Ричарду пассивное курение тоже не повредило – он жив и вполне активен сегодня, а ему уже 79 будет в этом году. 

Дело происходит в Ислингтоне, на севере Лондона, на Кэнонбери-сквер, 27б, куда Эрик, Эйлин и Ричард перебрались из Килбурна, что тоже на севере города, но западнее. Ислингтон – строгий север с уклоном в северо-восток. Это и делает его промежуточным, что ли. Уже не Блумсбери, и уж тем паче не Хэмпстед, но еще не Хакни. Семейство Блэров переехали вынужденно – в их дом в Килбурне прилетел немецкий Фау. Никого, слава Богу, не убил, но строение порушил. «Дом стал нежилым», — сообщил Эрик приятелю. Самое обидное, что Эрик только-только притащил в Килбурн свою библиотеку, устроил полки, все расставил – и тут такая вот немецкая подлость. Расставлять книжки Эрик любил, когда-то работал в букинистической лавке и даже роман об этом написал. Неплохой, но потом забытый почти, или нет, заслоненный другими сочинениями Эрика, особенно последним, который он писал на больничной койке, а заканчивал на холодном, продуваемом всеми северными ветрами шотландском острове, куда зачем-то сбежал из Лондона. Но до этого – и до кончины в госпитале Лондонского университета – оставалось еще несколько лет. Пока же Эрик застегивает пряжку на сандалии Ричарда и – наверное –отправляется с ним на прогулку. Вокруг Кэнонбери-сквер не очень много развлечений для маленьких детей, даже сейчас, а уж в 1944-м и подавно. Разве что сам сквер, вокруг которого в начале прошлого века были построены дома, но он небольшой. Можно выйти на главную улицу этой части Ислингтона, Upper Street, там недалеко Юнион Чэпел, отличная неоготическая церковь, там были католики, сейчас устраивают концерты. Я в Юнион Чэпел ходил на Бликсу Баргельда и Тео Теардо, как раз между их первым (великим) и вторым (отличным) альбомами. Мнение о прекрасной акустике этого зала кажется мне сильно преувеличенным; хоть я и знаю наизусть неспешные тексты “If” и “Mi scusi”, но разобрать их было на концерте сложновато. Чуть не забыл – я ходил в Юнион Чэпел еще как-то раз, то ли до, то ли после Бликсы с Теардо. Сильно беременная электронщица играла электронику, в конце выступления «скорая» увезла ее в роддом. Как там у нее все обошлось, не знаю.

Эйлин, жена Эрика, в роддом не ездила, Ричарда они усыновили, что было немного странно для военного времени и богемной пары, но сделали и сделали. Ричарду повезло, конечно – забрали его из приюта в Ньюкасле; ничего хорошего место и обстоятельства рождения ему не предвещали. А так он немного потерпел, поглотал табачный дым, выучился на человеческую профессию, работал, а в немолодом уже возрасте ему-таки достались права на сочинения Эрика. Распоряжается он ими вроде достойно. Так что оставим эту тему — и оставим их в конце лета 1944-го; Эрик толкает перед собой детскую коляску с Ричардом, они передвигаются вдоль столь популярного в тех местах кирпичного забора, наверняка краснокирпичного, но фото черно-белое, потому оставлю без «красно-», мало ли что. Точно не помню, хотя ходил там десятки раз, если не сотни. Жить Блэрам в Ислингтоне оставалось недолго, около года. В самом конце войны Эрик сорвался-таки на континент корреспондентом; пока он мотался за британскими войсками по северной и восточной Франции, Эйлин умерла под ножом хирурга, случайно и нелепо. Пришлось возвращаться, присматривать за Ричардом, искать кого-то, кто бы присматривал за Ричардом – а потом и за ним самим, Эриком. Дальнейшее я рассказал выше.

В Ислингтоне жил (как минимум, в прошедшем времени; как дело обстоит на данный момент, не знаю) еще один Блэр, Тони. В отличие от Эрика, который был человеком, в общем-то хорошим, возможно даже очень хорошим, что для писателей редкость неимоверная, Тони – человек плохой, хотя и не писатель. Автобиография, впрочем, наличествует, но бывшие премьеры не пишут своих автобиографий, как известно. Так что Тони, все же, не писатель, а, в лучшем случае, диктователь. А еще он серийный лжец, погубивший сотни тысяч людей бессмысленным враньем про какое-то атомное или химическое оружие Саддама Хусейна. Оружия не было, а помочь американцам напасть на Ирак хотелось – до сих пор не понимаю, зачем хотелось, но хотелось. Ну вот и придумали, наврали с три короба отчетов военных инспекторов. Саддама поколотили, поймали и вздернули – свои вздернули, но по британской технологии, на длинной веревке, которая быстро разматывается, пока казнимый летит вниз в глубокий люк, под ним разверзшийся. Саддам был мужик вроде крепкий, но шея подкачала – или иракцы что-то неверно подсчитали. Так или иначе, оторвали психопату голову вместо того, чтобы чинно его повесить. Психопата не жалко, но вышел конфуз – ведь наврали с три короба отчетов для того, чтобы типа принести цивилизацию и проч. страждущему народу, а в конце концов взяли и оторвали башку супостату, будто башибузуки голимые. Не нужно было Тони Блэру врать, не нужно. Главного психопата декапитировали, вместо него вылезли тысячи других – поменьше и позлее. Жить в тех краях стало решительно невозможно и несчастные иракцы побежали; многие добежали до Лондона, но в Ислингтоне я их не встречал. Хотя как знать, район очень большой, наверное где-то они там есть. Зато одного из них я встречал в Китае, он курд; Саддам, пока еще был с головой, их резал. Курды бежали и прятались. Родители моего приятеля довольно долго прятались в пустыне – хотя можно ли в пустыне «прятаться»? Не лес же. Укрывались, скорее. Хотя чем в пустыне можно укрыться, разве что одеялом на стоянке, или в палатке. Сардар рассказывал, что как раз в палатке, дрожа от холода под двумя верблюжьими одеялами, он много слушал радио, почему-то французское. Так он выучил французский. Потом слушал БиБиСи и выучил английский. Потом родителям удалось вырваться в Европу, и в Роттердаме он выучил голландский. Затем они нашли убежище в Швейцарии, под Цюрихом, и он выучил немецкий, в местном варианте. Там же он выучился на промышленного химика и переехал в Лидс. В Лидсе он женился тоже на беженке – армянке из Баку. По его словам, она и на русском говорит, помимо армянского, азербайджанского и английского. Но сам я ее не видел; Сардар приехал в Китай один – сколотить деньжат, чтобы купить новый дом под Лидсом. Я валял мандаринского дурака: две лекции в неделю и всё; остальное время сиди себе у пруда в кампусе и читай книжки, или гуляй по парку среди бамбука и китайских же павильонов. А Сардар пахал не по-детски, так, что выбраться пообедать вместе со мной и нашим общим приятелем-немцем Оли мог только раз в месяц. С Оли же я обедал раз в неделю. Остальное время болтался сам. Блаженные были времена. 

Но вообще Ислингтон большой и непонятно какой. Скажем, рядом с улицами, где прогуливались Эрик и Ричард Блэры (что поделывала в это время Эйлин, сказать сложно, мб дома сидела? со службы в Министерстве информации она к тому времени уволилась), есть что угодно, и оно очень разное, это в зависимости от того, куда двинуться. Если на северо-запад, то прямиком через Хайбери-филдс будет стадион «Арсенала» со всеми вытекающими. То есть, с толпами, сначала втекающими на трибуны, а потом вытекающими, чтобы промочить горло, залить зенки, надраться и при возможности еще и подраться. Немало есть таких, что вытекают в сторону метро Хайбери-Ислингтон, намереваясь отправиться восвояси, но загвоздка в том, что там, буквально у входа в подземку один паб (подороже), а через метров пять другой, народный Wetherspoon; в нем самое то надраться, а рядом с ним – подраться, внутри охранник не даст. Вниз по Upper Street, к Энджелу и на юг, уже в Кларкенвелл, Фаррингдон или Блумсбери вытекающие не текут и даже не просачиваются – там все posh, другая социальная среда и все такое. Там если болеют за «Арсенал», то чинно и в индивидуальном порядке. 

А если от Кэнонбери-сквер отправиться на восток, а потом снова на восток, то сначала будет скучная Эссекс-роуд, где, в частности, мыкался герой одной из книг Эрика; там когда-то немало было бродяг. Сейчас они тоже есть, но не больше, чем в других частях Лондона; лежат, завернувшись в несколько слоев тряпья, возле магазинов и на остановках. Прохожие не обращают на них внимания, полицейские тоже. Город довольно дружелюбный, но, в сущности, холодный к страданиям человеков. Эссекс-роуд я всегда старался проскочить, хотя там есть чем потешить взор – вульгарная альгамбра бывшего мюзикхолла/кинотеатра двадцатых, террасный викторианский полумесяц, в домах там огромные окна, красиво, и, конечно, невыносимый постмодернизм девяностых, дешевая кладка, башенки, маленькие окна и милипизерные балкончики, будто для Барби с Кеном. Но все равно отчего-то скучно, да и пабов на Эссекс-роуд порядочных нет. Но есть один салон компьютерного ремонта, я там сдавал экзамен на знание британской жизни. Бюрократия в этой стране живет строго по законам «Процесса» и «Приглашения на казнь» — под дела государственной важности снимают комнатки в мелочных лавках и мутных конторах. Я справился с опросником довольно легко, не распознав разве что паралимпийских чемпионов тониблэровских времен, а вот рядом со мной бангладешская бабушка пыхтела изрядно, зависнув на отчаянного идиотизма задаче определить небританский бой-бэнд в списке из “Take That”, “Backstreet Boys” и “New Kids on the Block”. Суровый сикх в тюрбане пресек мои попытки подсказать.

Эссекс-стрит упирается в Боллз Понд Роуд. Боллз Понд Роуд – северо-восточная граница Ислингтона; там смешно: одна сторона числится как Ислингтон, другая – как Хакни. Переехал напротив – потерял тысяч сорок фунтов на смене почтового индекса. Ислингтон дорогой, хотя там много всякого понамешано, как уже выше было сказано. Есть и интересное – не все скука Эссекс-роуд или монотонные понты Upper Street. Там где Эссекс-роуд пересекает Боллз Понд, справа невероятной красоты автобусный парк и ихняя контора, возле которой покуривают шоферюги в кислотно-желтых жилетах, перетирают, посмеиваются, жизнь идет. Слева устроились антропософы, штейнерианская школа в церкви плюс прилегающий участок. Там всегда тихо, аура благоговейного надувательства присутствует. Вот если не сворачивать там на Боллз Понд, а отправиться на север, после чего свернуть на северо-запад, начнутся заповедные места обитания верхней части среднего класса и всяких начальников. Там и Тони Блэр обитает; ну или обитал, кто его знает. Я в тех краях редко бывал, довольно скучно, пустоту скрашивают разве что лавки дорогого вина и почему-то старых гравюр. Причина странной комбинации графии и выпивки лежит, судя по всему, в поле символического – в округе когда-то жил один из знаменитых иллюстраторов Диккенса, умерший, как говорят, от пьянства. Кто именно это был, не помню, а гуглить неохота. Нынче любой дурак гуглит. 

Хотя, конечно, не все начальники живут в posh части Ислингтона. Полукоммунист Корбин — а он представляет Северный Ислингтон в парламенте — обитает возле Финсбери Парк, что на север от «Арсенала». Все честно: депутат от того района, где его дом. Болеет за ту команду, возле которой живет. Гоняет там на велосипеде, несмотря на немалый возраст, да и вообще молодец — бодрый такой дядя, рассудительный, с принципами. Последние его и погубили, ну нельзя же, в самом деле, говорить что думаешь, если хочешь премьером стать. Надо врать, как Тони Блэр. Первый из известных ислингтоновских Блэров, Эрик, был в вопросах вранья экспертом. Сидя в квартире на Кэнонбери-сквер он написал великий текст о том, как ложь языка становится политической ложью с последующими импликациями вплоть до ракет, влетающих в твой дом — или твоих ракет, влетающих в чужой дом. Собственно, связь между Блэром Первым, Эриком, и Блэром Вторым, Тони, существует — помимо обитания в одном районе Лондона, конечно. Второй показал на деле, как работает то, о чем писал Первый. Корбин же попытался соотнести правду языка с правдой в политике; понимал ли он свою безнадежность, не знаю.

В Ислингтоне жил еще один знатный враль. Тоже велосипедист, но другого типа. Пару раз я видел, как Борис Джонсон загружал своих детей в машину у дома ровнехонько над тем местом, где Канал уходит в туннель, чтобы вынырнуть совсем на севере, за Кингз Кросс. Это уже южный Ислингтон; он и по эту и отчасти по ту сторону Канала, а вот уже дальше начинается Хокстон, потом Шордич, а потом и Сити. Как и положено эпическому жулику — не следует путать эпического враля с эпическим жуликом, Тони Блэра с Борисом Джонсоном, все же разные стратегии поведения — Борис жил поближе к месту скопления настоящих эпических жуликов, финансистов. Без Сити Борис не сделал бы карьеры сначала мэра Лондона, а потом и премьера. Как и Тони Блэр он наврал с три короба и — вместе с другими, столь же зловещими жуликами — устроил настоящую беду, слава богу, (пока) не кровавую — Брекзит. Брекзит добил эту уже подломленную страну и сделал Лондон нынешнего образца памятником Лондону образца, скажем, 2011-го. Тогда-то я и видел Бориса, запихивавшего детей в большую машину; сам ли он вез их в школу, или его тогдашняя жена, или даже шофер, сказать не могу. Вообще в той стране шоферы и прочая свита не приняты, даже у начальников — то ли прекрасно продуманное лицемерие, то ли так проще, сказать сложно. Начальники ездят на работу в пригородных поездах и метро; а многие гоняют на велосипедах. Борис тоже гонял, пока был ислингтонским; надо сказать, расстояние между Энджелом, где кончается Upper Street, а Канал уходит под землю, и мэрией на южном берегу Темзы, немаленькое. Там многие крутят педали, в Ислингтоне, иногда кажется, что почти все.

Я не крутил, но ходил, много. Особенно вдоль Канала, уворачиваясь от велосипедистов и бегунов. Уворачивание философскому состоянию не способствовало, так что думалось либо о невеселом насущном, либо об окрестностях. А они были прекрасны в тот непосредственный исторический момент. Канал построили в первую промышленную революцию, где-то в конце восемнадцатого века, гуглить не буду (см. выше), чтобы возить продукцию с Севера Англии — продавать на биржах, а часть грузить на торговые суда и развозить по всему миру. Железных дорог еще не было, а тащить хлопок или железо по ухабистым дорогам на пыльных подводах — это не в местных правилах; пыльные подводы это какая-то «Степь», сочинение Антона Чехова. А здесь вырыли сеть каналов и перемещали продукты раннего машинного производства на баржах. Вокруг Канала — инфраструктура логистики, пакгаузы, дома рабочих и конюшни. С барж сгружали восточнее, в Хакни, и везли в доки, в Лаймхаус и далее. В доках же была совсем другая жизнь: это Ист-Энд, разноцветная толпа, морячки и соответствующий им портовый сервис (напитки, секс, игры), китайцы с опиумом, Джек Потрошитель с острым ножом. Все это к Ислингтону не имело никакого отношения, хотя и рядом. Оттого его ни то ни сёшность, промежуточность. Ни рыба холодноватых Блумсбери и Хэмпстеда, ни мясо кишевшего разной жизнью Ист-Энда.

Канал джентрифицировали, но лет за пять до Брекзита еще неокончательно; южный Ислингтон смотрел на грязную воду окнами социального жилья. Оно и сейчас там осталось, но вот все бывшее индустриальное окончательно превращено в постиндустриальное: лофты, дизайнерские конторы и хипстерские кафе, где скучные лимонады наливают в советские банки от майонеза. И понастроили, конечно, недвижимости. Постмодернизм, слава богу, кончился; уже лет десять возводят в суроватом спокойном стиле, иногда под социальное жилье тридцатых — без излишеств. Тоже, конечно, вранье: грязно-красный кирпич новых домов не настоящий, декоративный, а коробка — бетонная. Брутализм под шубой.

У Ислингтона есть юго-восточный угол, он на пересечении Канала и Саутгейт-роуд. Место скучноватое и отчасти даже практическое: расположен там, в частности, маленький «Теско», где покупают напитки для потребления на Канале. Приятно сидеть на лавочке и пить, посматривая на уродливый девелопмент двадцатилетней, если не больше, давности, внутри которого монумент британскому кино или что-то в этом духе. В тридцатые там была киностудия, где Хичкок, до переезда в Америку, снял что-то из своего великого, то ли «Леди исчезает», то ли «Человека, который слишком много знал». В рамках борьбы с Альцгеймером гуглить не буду. Мимо проезжают велосипедисты, в опасной близости с краем набережной, того гляди нырнут в грязную воду Канала. Бегут бегуны. Проходят просто люди, праздношатающиеся, или те, кто, как и ты, купил в «Теско» пару банок пива или сидра, или бутылку дешевого белого, они ищут свободную лавочку. За спиной – паб с розенкрейцерским названием, там на втором этаже приписан театр. Очень мирные места, хотя ребята из квартала Де Бовуар, а он большой и там немало мелких банд, снуют туда-сюда. Но ребята из Де Бовуар опасны в основном для своих,– ножички в их карманах заточены на таких же, как они, на конкурентов в мелком сбыте субстанций и все такое. Лет тринадцать назад один писатель, живший неподалеку, сочинил даже целый роман про Канал, там главный герой мучается от безделья, считает пролетающие над головой самолеты, planespotting называется это занятие, шатается вдоль воды. В какой-то момент его даже побила шайка совсем юных бездельников, которые стреляли из арбалета (!!!) (где они его украли, не помню уже) в канальских лебедей. Романтизм, черт возьми. Писатель этот давно уже съехал из Лондона в провинцию, в Эссекс, женился, завел детей, пишет книги про нравы маленького английского городка. Никаких арбалетов больше.

Там, где сейчас дом, в котором «Теско», была церковь Братства, анархо-пацифистской группы, вышедшей в конце XIX века из квакерского движения.

В начале лета 1907 года церковь сняли под пятый съезд РСДРП. 338 делегатов, большевики, меньшевики, бундовцы, прочие оттенки, Ленин, Троцкий, Сталин, Богданов, Плеханов, Красин, среди гостей — Роза Люксембург и местный лейборист, будущий премьер-министр Рамсей Макдональд. Церковь снесли в тридцатые, никакой памяти в Лондоне о съезде не осталось, разве что остался пацан, некий Артур Бэкон, он был у русских посыльным, бегал с записочками от Ленина к Сталину, от Сталина к Богданову, от Богданова к Красину. Сталин мальчишке решительно понравился, платил больше прочих. Бэкон жил потом долго, служил в больнице привратником, любил порассказать журналистам про усатого мужика, который нынче стал предводителем русских. Но все это было в Ист-Энде, месте среди революционеров известном, где в то время селилась такого рода публика – итальянские анархисты, испанские синдикалисты, латышские радикалы и проч.; иногда они бузили, но, в основном, вели себя пристойно и местные порядки уважали. А съезд, ну что съезд – две недели перетирали, ругались, просили денег у Горького на продолжение мероприятия, голосовали уж мало кто помнит о чем. Но революцию потом сделали, все честно. Получается, что не зря ходили пешком из Ист-Энда в Ислингтон – метро там нет, а на кэб денег не полагалось. Хотя не все из Ист-Энда – Ленин, Плеханов и Мартов поселились в Блумсбери, поближе к библиотеке Британского музея. Оттуда минут пятьдесят плюхать. 

В 1907-м Эрику Блэру было 4 года. Родился он в Бенгалии, но жил тогда уже в Оксфордшире, с матерью, а отец тянул лямку колониального чиновника в Индии и дома почти не появлялся. Эрика потом устроили в Итон, что было явно не по чину и не по карману родителям, но повезло, дали стипендию. Он не доучился, сбежал в Бирму, устроился там полицейским. В Лондоне Эрик очутился только в 24 года, когда начал писать прозу и стихи. Первое свое эссе он напечатал только в двадцать семь, первую книгу – в тридцать; они – о нищей жизни и о бродягах. Еще два ранних коротких текста – о том, как в Бирме вешают преступника и убивают слона. Когда они с Эйлин и Ричардом переселялись в Ислингтон, Эрик все искал издателя для небольшой сказки, которую закончил за несколько месяцев до того. Сказка была политической аллегорией, в духе Свифта, там в качестве взбунтовавшихся животных были выведены некоторые делегаты Пятого съезда РСДРП, что за 37 лет до того проходил в Ислингтоне. Но об этом съезде Эрик Блэр вряд ли слыхал. Хотя мы так и не знаем, в каком госпитале служил привратником Артур Бэкон, не в больнице ли Лондонского университета. Тогда можно представить себе разговор, состоявшийся в конце 1949 года между чахоточным пациентом и неприметным сотрудником лет пятидесяти с лишним. Им было бы о чем поговорить.