Дускаль

22/03

Можно это считать заключением в оргонный аккумулятор. Можно — уроком недоверия к соседу по автобусу. Потеребил путь и мост замостил. Прибыл – и лысоватый молодой человек молча морщит носик, осматривается в Пулково, теребит в руке спитый чайный пакетик. Можно. Как можно из специально разработанной молитвы почерпнуть слово «благопременительный», а из баннера за окном — «блефаропластика». Две недели само-, а затем можно одолжить у соседа болонку, бобтейла или калиго. Туа рес агитур.

01/04

As usual, I’m kinda excited to see how bad it can get. «Imagination of Disaster»: We live under continual threat of two equally fearful, but seemingly opposed, destinies: unremitting banality and inconceivable terror, и мир, надолгозадержавшись слева, качнулся, наконец, и вправо. In the one case, fantasy beautifies the world. In the other, it neutralizes it.

Разовые средства индивидуальной защиты: наварить щей («есть плотный кисель и, отмахиваясь, ругать мух») и за столом смотреть на красоту усталых женщин в «Поле чудес», где исполняют песни «И снова я в родных местах» и «В огороде бел козёл».

В конце – минута тишины, которую можно заполнить мыслью о тех, кто проводит всё это время не один. Для нихсейчас играют другие песни: “I no longer love the colour of your sweaters, – говорит Лори Андерсон, – I no longer love the way you hold your pens and pencils”.

02/04

агар-агар, листья можжевельника и статья на Popmatters о том, что (и как) «альтернативный рок» девяностых взрастил в тех, кто на нём вырос, культ «идентичности» и «authenticity», истоки которой непременно лежат внутри, а внешний мир может быть интересен лишь в той степени, в которой может её высветить, тем более что эти зерна вопросов «кто я» и «какой» особенно хорошо всходят на подростковой почве. Оттого и navel-gazing, оттого и self-absorption, оттого и selfishness. Над последним переходом я бы еще немного подумал, но вот, если нужно, корни определенного индивидуализма, подозрительности к любовной лирике и сам источник и мера собственного счастья. В переводе на политический язык: признание действенности демаршей пчеловодов Хамовников, однако уклонение от подписания коллективных писем ввиду ничтожной силы их воздействия на собственную совесть. Либо: лишь недоказанное еще достойно веры.

07/04
Фемборра чик-чик. Снесли корт на Королёва, установили гаишника Беседина у парка «Тихий Отдых». Сегодня, как и семь лет назад, улица вновь горяча и враждебна, как влюбленный Шамиль Басаев. И можно до мозолей искать в городе робинию, изучать ее соцветия, а потом глотать её семена, как монеты. Джон Каррен пишет кавер-версию «Феди с топором», пока Ф.М. Бэкон поёт о ремуладке-шоколадке. И крепок Майский чай, и в саже подстаканник.

09/04

В письме к кому мне хочется выложить себя, me coucher par écrit. Мысль о каком адресате заставляет стараться, и как именно стараться. Вина ли этого адресата, что я жду от него большего. Вина ли, что перед ним я сух. «Мы так долго смотрели на одни и те же вещи, что уже не помним, что было вещи, что – наши слова друг другу о вещах, а что — наши слова друг о друге». Значит ли это, что нам нужны другие вещи, другие слова или другие друг други. Начни с других вещей. 

14/04

Дефицит городских пейзажей накладывается на такую особенность: когда я что-то относительно долго и внимательно читаю или слушаю, эта книга или запись начинает у меня ассоциироваться с каким-то местом, которое начинает влиять на моё к ним отношение. Это создает лишний фон и в объяснимых ситуациях («я купил эту книгу в этом магазине», «этот диск мне подарил человек, который жил на этой улице»), но иногда такая связь оказывается неочевидной. Я могу сделать усилие, чтобы не пытаться её прояснять, но мне все равно не удаётся отделить свои впечатления от чтения или слушания от ощущения от места. Например, сейчас я слушаю StephenMalkmus & The Jicks, Pig Lib, и я не могу не думать о перекрестке rue du Faubourg Saint-Antoine и Avenue Ledru-Rollin, месте, где я особенно остро ощущаю переход от самодостаточности к исключенности, и это ощущение отбрасывает на пластинку отчуждение, которое мне не удаётся преодолеть («зачем здесь нужно это нелепое гитарное соло? они пытаются испытать им моё терпение? мою устойчивость? моё сочувствие?»). Другие места ещё менее успешно поддаются описанию того, что эта вуаль накладывает: ночной пейзаж на выходе из туалета на финской границе Торфяновка-Ваалимаа. Развороченный фонтан в парке Терешковой в Челябинске. Абрикосовое дерево на улице капитана Тряскина в Волгограде. Оно колышется, как идеальный скринсейвер: бесконечно, спокойно и мерно, не вызывая острого чувства that you could put a finger on.

18/04

Путешествие по ретине Катиного глазного замочка: трещины цветений и цветение трещин, под которыми ржа на оградке – цвета лакового паруса двери в комнату девятиклассника: на стене висят коричневые прямоугольные часы с меандром, отмеряющие не время, а запах дома, когда в него возвращаются после долгого отсутствия. Мимо оградки – не движение, а рост, багряный и вязкий, дворами к почте, сквозь взвесь мошкары и оклики из пробоин. Мужичок в клетчатой кепке сложным жестом крестит из другого конца тоннеля

21/04

Дорогой друг,

Чем дольше длятся эти скобки, тем выше становится значимость первого жеста после их окончания, как будто именно он должен будет выразить всю силу накопленных чувств или всю огромность (или ничтожность) произошедших за это время изменений. Сейчас это выпавшее из континуума время достигло таких размеров, что мне кажется практически неминуемым разочарование в несоразмерности этого жеста и/или растерянность, ведь измениться может так много, что одна мысль о том, с чего начать этот рассказ, повергнет в оцепенение, а когда (и если) удастся его преодолеть, черепаха уйдёт в новый отрыв от Ахиллеса. «Я скучаю по тебе». «Я был бы очень рад тебя видеть». «Однажды мы непременно найдём друг друга». Однако разрешение этой ситуации заключается не в переходе от дискретных выражений к непрерывным – в конце концов, для этого можно было бы, например, вместе отправиться в путешествие, не взяв обратного билета. Проблема в другом: такая ситуация предполагает, что стрелки наших часов в принципе в какой-то момент сойдутся, и это чем-то закончится раз и навсегда. Даже если и так, то чем? Тем, что сказать будет, наконец, нечего? Поэтому, мой друг, я и слежу за тем, чтобы постоянно оставлять что-то при себе. И я могу лишь понадеяться, что в твоих глазах это будет казаться не скрытностью, но мимолетной рассеянностью, которую ты сможешь мне простить, наложив на неё свою в том месте, где они смогут с радостью узнать друг друга.