Контент Европа. Истории производящих механизмов

1. Стать венгром

«Петёфи не был чистым венгром. Он родился с фамилией Петрович в семье сербских или словацких мясников и именно так подписывал свои ранние стихи. Только в конце 1842 года, в возрасте двадцати лет, он начал сочинять под знакомым нам именем. Несмотря на то, что венгров не было ни в отцовской, ни в материнской родне, отец Петефи провозгласил себя таковым. Иными словами, образцы патриотической мадьярскости отчеканены поэтом то ли сербского, то ли словацкого происхождения, поэтом, который принял венгерскую идентичность – и, во многих смыслах, даже создал ее.

Борьба наций создает национальные иконы. Петёфи – одна из них; Франц Лист – другая. Лист родился до Петефи и умер значительно после смерти того. Как и Петёфи, Лист родился в деревне. Как и Петёфи, Лист объявил себя венгром. Мать Листа была австрийкой, отец – немцем, омадьярившим свою фамилию, добавив к ней “z” (Liszt). Он хотел, чтобы его сын считал себя венгром, пусть даже и не говоря на этом языке. Но Лист недолго жил в Венгрии: в возрасте 12 лет его увезли в Париж, где он выучил французский. В отличие от Петёфи, Лист не знал венгерского, и лишь на первом своем концерте в Пеште в 1840 году он объявил: Je suis Hongrois. Уже значительно позже, в письме 1873 года он (на немецком) извинился за незнание венгерского: “… im Herzen und Sinne, Magyar verleibe”, используя венгерское слово magyar вместо немецкого ungar. Петёфи даровал венгерскость местному населению, Лист, напротив, даровал венгерскость остальному миру. Он представил Европе “венгерскую музыку”, адаптируя мелодии, услышанные им в венгерских и габсбургских поместьях и дворцах. Эти мелодии играли цыгане-виртуозы, которые обрабатывали венгерскую деревенскую музыку.

(…)

Уверенность Листа, что именно он распространил настоящую венгерскую музыку, позже была поставлена под вопрос – прежде всего, Белой Бартоком, который (вместе со своим другом Золтаном Кодаем) отправился открывать и записывать истинную музыку селений. Барток – еще один пример смешанного происхождения. Он родился в 1881-м, в городе, который тогда был на территории венгерской части Австро-Венгрии, но сейчас находится в Румынии; его отец был венгром, а мать – сербкой из Верхней Венгрии (сегодня – в Словакии), среди предков которой были поляки. Она говорила на немецком. Когда отец Бартока умер, мать увезла сына в венгерский город Nagyszőlős (сейчас украинский город Виноградов), потом они переехали в Pozsony (немецкое название Прессбург, тогда – столица Верхней Венгрии); сейчас это столица Словакии Братислава. В возрасте 18 лет Барток поступил в Королевскую музыкальную академию в Будапеште, который был и остается венгерской столицей».

Petofi_Sandor

Эти хитроумные сюжеты из исторической географии, генеалогии известных деятелей (и из истории культуры XIX и XX веков вообще) можно прочесть в эссе британского поэта и переводчика Джорджа Сиртеша «Венгерская рапсодия» , опубликованном в журнале Jewish Quaterly. Автор демонстрирует условность понятия «венгр» и «венгерский национализм»; это особенно сейчас важно для Венгрии, которую многие уже прямо называют чуть ли не полуфашистской. Впрочем, вряд ли реплика Сиртеша будет услышана местными националистами, им не историко-культурной эссеистики; но вот всем остальным здесь, в Европе, к этим венгерским историям стоит прислушаться. Тем более, что написано человеком, который находится одновременно внутри и снаружи той культуры, о которой он ведет речь.

Джордж Сиртеш родился в 1948 году в Будапеште, в 1956-м, после известных событий, его семья бежала в Великобританию, где осела в Лондоне. Сиртеш изучал историю искусства, первые стихи (на английском, конечно) опубликовал в 1973-м; лауреат многих литературных премий, в частности – премии Т.С. Элиота (2004). Помимо стихов, сочиняет эссеистику, иногда появляется на телевидении и радио, переводит с венгерского на английский (важным событием стали его переводы книг модного сейчас в США венгерского романиста Ласло Краснахоркаи  – особенно вышедшего в 2012 году“Satantango”). Живет в Норфолке, преподает в Университете Восточной Англии. Любопытно, что там же жил и работал В.Г. Зебальд , который даже возглавлял в этом университете кафедру европейских литератур. Получается, что венгерский вынужденный изгнанник и немецкий добровольный изгнанник были коллегами (и наверняка встречались).

Сиртеш часто бывает в Венгрии и много пишет о ней – как и Зебальд писал о Германии. Да и тема у них, по сути, одна и та же – травма прошлого, травма странно-страшной истории Восточной и Центральной Европы в XIX и XX веках. Только, в отличие от знаменитой меланхолии  автора «Колец Сатурна» и «Аустерлица», Джордж Сиртеш все-таки пытается рационально разобраться в произошедшем/происходящем; однако он ищет логику там, где она, кажется, не ночевала. Зебальд скептичен в отношении природы человека вообще; по сути, чудовищные картины разрушений и массовых убийств, творившихся европейцами в последние столетия (да и раньше! — скажем, положив руку на сердце), его удивляют, но не сильно — отсюда и меланхолия. Это меланхолия человека, который знал, что все  кончится грустно – так оно и кончилось. Сиртеш же (по крайней мере в цитированном эссе) пытается вскрыть абсурдность любого разговора об «истинном национализме» (прежде всего, этническом) в регионе, где, не покидая собственного дома, можно было в течение пары десятков лет последовательно оказаться гражданином нескольких государств. Принадлежность к нации есть, чаще всего, продукт выбора, иногда сознательного, как у героев «Венгерской рапсодии», но, чаще всего, нет (в этом месте Зебальд удовлетворенно кивнул бы головой: конечно бессознательного, люди вообще редко приходят в сознание). Есть, конечно, «национализм крови и почвы», этнический, но это уже дело крайнее; кроме разве что совсем уже дураков и безумцев, никто сегодня не заговорит об этом открыто. Все-таки, не зря во Второй мировой победили те, кто победили. Собственно, мы победили, европейцы.

А вот «политический национализм», или даже «культурный» – это пожалуйста. Тут даже можно снискать не только определенную популярность среди банальных ксенофобов, тут и изыск некий предполагается. Отвадить от подобного изыска Сиртеш – несколько наивно – и пытается. Неторопливо и доброжелательно он повествует об абсурдности притязаний на любое «настоящее народное, национальное искусства»: не знавший венгерского Ференц Лист представляет европейцам «настоящую венгерскую музыку», которую он слышал в дворцах и поместьях австро-венгерской аристократии, а играют ее там цыгане. Дальше получается действительно смешно: «Двойная ирония: венгерская идентичность, воспринятая венграми в стихах, создана сыном иностранца; венгерская идентичность, воспринятая венграми в музыке, создана париями-цыганами и потом представлена на европейских сценах человеком, который не знал по-венгерски ни слова. И это еще не все. Книга Листа “Bohémiens et de leur musique en Hongrie”, часть которой написала его возлюбленная-антисемитка Каролина цу Зайн-Виттгенштейн, идеализировала свободный дух цыган, противопоставляя ему мелочность и отсутствие оригинальности у евреев. Меж тем, музыкальная форма, с которой обычно ассоциируется венгерская музыка, “чардаш”, создана еврейским скрипачом Марком Розавольи, чья фамилия, судя по всему, была мадьяризирована, как и фамилия Листа».

Музыкальная комедия венгерского нацабсурда на этом не кончается; Сиртеш рассказывает историю Бартока, который в 1904 году в Трансильвании (тогда Венгрия в Австро-Венгрии, сейчас – Румыния) услышал «настоящую народную музыку», от чего тут же сделал вывод о ненастоящей венгерскости Будапешта, заселенного представителями Бог знает каких народов. «Настоящая венгерская музыка может исходить только оттуда, где живет настоящее венгерское дворянство», – пишет Барток в письме. Впрочем, позже он довольно холодно относился ко всяким националистическим спекуляциям, отказывался выступать в Германии 1930-х и уехал из Венгрии в 1940-м. Сегодня из Венгрии тоже уезжают писатели и музыканты – и не только в поисках заработка. Просто им противно.

Противно, конечно, не только венграм. Противно любому, кто бессильно смотрит на все разбухающие толпы тупиц и бездельников, которые потрясают национальными флагами с изображениями «великих деятелей национальной культуры», выкрикивая, мол, мы лучшие и не позволим. То, что «великие» чаще всего не имели никакого отношение к культуре и языку (в широком смысле), на котором несут чушь нынешние дураки, что все эти удивительные люди прошлого и позапрошлого века мучились и страдали, вручную делая свое штучное культурное дело – подобные вещи никого не интересуют. В.Г. Зебальд увидел бы в подобном состоянии умов закономерность – чего еще ждать от людей? Его коллега по Университету Восточной Англии Джордж Сиртеш все-таки надеется на разум, пытаясь убедить, показать на фактах: венгерский романтический национализм придумал серб или словак, одну версию венгерской национальной музыки не знавший венгерского немец впервые обнаружил в исполнении цыган, а вторую придумал сын сербки, послушав трансильванскую песню. Что касается чардаша, то тут все понятно – его изобрел еврейский скрипач.

Если и есть чем в Европе последних веков гордиться, то вот только этим хаосом. Главный французский писатель XX века – еврей Пруст, главный английский (по языку) – ирландец Джойс, главный немецкий … то ли швейцарец Вальзер, то ли пражский еврей Кафка.

2. Немецкий экспорт

«Только когда я уехал в Швейцарию в 1965-м – и через год в Англию – идея моей родной страны стала на расстоянии формироваться в моей голове; и эта идея, за тридцать с лишним лет, что я живу заграницей, росла и множилась. Для меня вся Республика была чем-то странно нереальным, скорее, нескончаемым дежавю. Будучи всего лишь гостем в Англии, я по-прежнему колеблюсь между чувством сопричастности к ней и ощущением потерянности. Однажды мне приснилось – и произошло это, подобно Гебелю, в Париже – что меня разоблачили как предателя родины и обманщика. Не в малой степени из-за подобных дурных предчувствий, я особенно благодарен за принятие в члены Академии, эту столь нежданную форму признания». Это финал выступления В.Г. Зебальда, добровольного немецкого изгнанника; речь читана в 1999 году на церемонии принятия писателя в Германскую Академию. Через два года Зебальд умрет от сердечного приступа, сидя за рулем автомобиля, который мчался по норфолкской трассе. Там же, в Великобритании, Англии, Норфолке, он и похоронен.

Зебальд, пожалуй, самый известный в последние сто лет пример выходца из Германии, который стал частью английской культуры, английской жизни, оставаясь при этом немцем. Более того, жизнь на острове окончательно сформировала его как немца; сама идея Германии (имеется в виду, конечно, ФРГ, «Республика», это слово он использует в речи) стала относительно отчетливой в сознании Зебальда лишь на расстоянии. Германия постоянно занимала мысли и воображение писателя, но не в меньшей степени – Англия, и даже Уэльс, ведь детство героя «Аустерлица» проходит в маленьком городке в валлийских горах.

Литературными родителями Зебальда были как немцы, так и англичане – Гебель, Жан-Поль, Роберт Вальзер, Томас Браун; сама его художественная мысль неустанно бродит между этими двумя странами, печальная, меланхоличная, уставшая от перемещений, но не могущая существовать иначе. Тем страннее, что Зебальд не стал героем вышедшей недавно книги Миранды Сеймур «Благородные начинания: жизнь двух стран, Англии и Германии, во множестве историй» . (Miranda Seymour. Noble Endeavours: The Life of Two Countries, England and Germany, in Many Stories. L.: Simon & Schuster, 2013. 512 p.)

Говорят, эта книга (и несколько других) специально написана к грядущему в 2014-м столетию начала Первой мировой войны, когда Англия (Великобритания) и Германия впервые вступили друг с другом в настоящую войну. Среди других – претендующих на большую академическую серьезность – называют исследование поп-историка и журналиста Макса Хастингса «Катастрофа: Европа движется к войне 1914 года». Хастингс недавно вызвал небольшое возмущение, обвинив британское правительство в намерении умолчать в ходе юбилейных мероприятий 2014 года о немецкой вине за развязывание Первой мировой. Мол, политкорректность и тесные союзнические отношение сегодняшних Лондона и Берлина важнее для политиков исторической правды. Меж тем, отчетливой «правды» тут, как представляется, быть не может – в начале самой бессмысленной войны в новой истории Европы виноваты политики (и отчасти голосовавшее за этих политиков население) всех стран-участниц. Тем более легко сваливать вину на тех, кого больше нет в живых – на почившие империи Российскую, Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую. Тут вопрос не «политкорректности», а обычной корректности – человеческой и корректности мышления.

Но книга Сеймур исключительно об Англии с Германией. У них не могло быть таких love/hate relationships, как у той же Англии с Франции (или столь сумбурного и нежного романа, как у Ирландии с Францией). Прежде всего, потому что единая Германия возникла только в 1871 году, после победы во франко-прусской войне. Так что встретиться на полях сражений у солдат Великобритании и Германской империи до 1914 года шансов почти не было. Зато вот отношения Англии (не Шотландии, Уэльса или даже всей Великобритании, а именно Англии) с немецкими землями, немецкой культурой, с немцами, в конце концов, до 1914-го были, в основном мирными и вполне доброжелательными.

Иногда дело доходило до нежной дружбы и даже восторгов, как в случае некоторых английских романтиков, восхищавшихся немецкой литературой того (и предшествующего) периода, или меломанов, боготворивших Баха, Моцарта (если считать его немцем), Бетховена (тоже самое), Вагнера и так далее. Георг-Фридрих Гендель, который в двадцать пять лет переехал в Лондон и прожил там всю свою (довольно долгую) жизнь, считается, как немецким, так и английским композитором. В лондонской галерее Тейт история английской живописи начинается с гольбейновских портретов. Немецкое влияние на английскую культуру, конечно, не было столь сильным, как французское или итальянское (и наоборот – английское на немецкую не столь значительно, как на ту же французскую), но перед нами образец скромной, сосредоточенной и невероятно плодотворной совместной работы; собственно, это то, чем (были) всегда знамениты оба народа, особенно немцы.

Отношения эти носили характер скорее немецкого экспорта в Англию, а не наоборот. Великобританией с начала XVIII века правит ганноверская (виндзорская) династия; германские государства вообще славились своими поставками монархов в другие страны – возьмем, к примеру, Россию, в XIX веке – Болгарию, Грецию и так далее. Если говорить об Англии, эта история началась раньше – исходной точкой книги Сеймур стал 1613 год, брак дочери английского короля Якова Елизаветы с курфюрстом Пфальца Фридрихом V. Это незатейливое событие превратилось в ближайшие сто лет в странный и очень запутанный сюжет. Проследим его ход.

Фридрих через несколько лет оказался во главе так называемой Евангелической лиги, восставшие против австрийских императоров чехи призовут его на свой трон, армия протестантов под его командованием будет разбита австрийцами на Белой горе под Прагой в 1620-м году.

White Mountain battle

После поражения «Зимнего короля» (так его прозвали) лишили владений;

Winter King1

Фридрих с семьей удалился в изгнание в Гаагу, где провел десять с лишним лет в беспрестанных интригах, предпринимая попытки вернуть потерянное. Умер относительно молодым, в 1632 году.

Winter King2

Что касается Елизаветы, то она прожила в изгнании долгие годы (несмотря на то, что ее сын Карл вернул семейству курфюршество Пфальц), переехав в Англию лишь в 1662 году после реставрации своего племянника Карла II на английском престоле. К тому времени она потеряла нескольких детей, а ее брат, английский король Карл I был казнен в 1649-м Сын Елизаветы и Фридриха, легендарный принц Руперт, кавалерийский генерал «кавалеров», после победы Кромвеля участвовал в Тридцатилетней войне на континенте, после Реставрации вернулся в Англию, командовал флотом, был известен как талантливый художник-любитель, естествоиспытатель (со-основатель Королевского Общества), колониальный чиновник в гамбийских владениях короны и неутомимый покровитель актрис.

Prince Rupert

Руперт умер в почтенном для тех времен возрасте 61 года, и был похоронен с государственными почестями в Вестминстерском аббатстве. Через шесть лет после его смерти, в 1688 году так называемая «Славная революция» свергнет династию Стюартов с престола. На трон взойдет голландец Вильгельм Оранский, женатый на дочери свергнутого Якова II Стюарта Анне. Анна, в свою очередь, будет править страной после смерти мужа в 1702 году. Наконец, в 1713-м, в возрасте 49 лет, королева Анна умрет бездетной. На британский престол тогда пригласят уже настоящего немца, представителя ганноверской династии Георга Людвига, сына Софьи (дочери Елизаветы Стюарт и «Зимнего короля» Богемии, внучки Якова I Стюарта). Вот так ровно сто лет спустя замкнулся англо-немецкий сюжет, начатый королем Яковом, в 1613-м году.

Конечно, Сеймур предпочитает меньше рассказывать о династических делах и царственных особах, а больше о сюжетах из не столь сиятельных сфер. Герои ее книги – сентиментальные английские путешественники по Германии в 1830―40-х годах, немецкие политические эмигранты в Англии примерно того же времени (кстати говоря, «Манифест коммунистической партии» был сочинен и издан в Лондоне в 1848 году) и даже колониальный авантюрист, искатель приключений, жесткий и талантливый администратор африканских владений Британии Сесиль Родс, который в завещании основал стипендию для американцев и немцев, обучающихся в Оксфорде. Сеймур раскопала дальнейшую историю этой стипендии: ее закрыли для студентов из Германии в 1914 году, возобновили в 1929-м, снова закрыли в 1939-м и вновь восстановили в 1969 году. Есть известное изящество в том, что последние три даты кончаются на девятку.

Книга Сеймур дает возможность посмотреть на историю Европы несколько необычным образом – поверх от Священных и Тройственных Союзов и Венских конгрессов. Германия – до того, как объединилась и стала экономическим, политическим и военным монстром, была преимущественно небогатым, довольно тихим и мирным (за исключением соладтской Пруссии), невероятно культурным (во всех смыслах, от великих университетов до уровня грамотности населения) регионом. Она поставляла тогда не машины или пушки, а учителей, аптекарей, музыкантов. Превращение владений Канта, Жан-Поля, Шуберта в державу Круппа, Людендорфа и Карла Либкнехта произошло так быстро, что поначалу мало кто заметил это изменение. Немецкий инструктор в турецкой армии пришел на смену немцу-учителю музыки в романе Тургенева.

После чего началось то, что началось в двадцатом веке; искать виноватых в этой катастрофе – все равно что объяснить Октябрьскую революцию 1917 года проделками германского генерального штаба. После 1945 года образ Германии опять изменился – но многие еще не привыкли и все шутят в стиле never mention the war. Чтобы понять, обдумать, сформулировать на дистанции новый образ родной страны, В.Г. Зебальд отправился в эмиграцию в Англию. Такова история немецко-английских связей – от импорта пфальцских курфюрстов до добровольного изгнания меланхоличных писателей.

P. S. Материалы для дальнейших размышлений, что ли.

Начнем с Зебальда. Трейлер документального фильма о нем; автор Grant Gee, фильм называется Patience. Очень меланхоличный.

Ференц Лист «Венгерская рапсодия» (2)

Марк Розавольи. Немного еврейско-цыганского чардаша, этой чисто венгерской музыки:

А вот уже народная музыка Белы Бартока. Впрочем, румынская:

Шандор Петёфи Magyar vagyok («Венгр я» или «Венгерец я»)

Перевод В.Левика:

Венгерец я! На свете нет страны,
Что с Венгрией возлюбленной сравнится.
Природой все богатства ей даны,
В ней целый мир, прекрасный мир таится.

Все есть у нас: громады снежных гор,
Что из-за туч глядят на Каспий дальный,
Степей ковыльных ветровой простор,
Бескрайный, бесконечный, безначальный.

Венгерец я! Мне дан суровый нрав, ―
Так на басах сурова наша скрипка.
Забыл я смех, от горьких дней устав,
И на губах ― лишь редкий гость улыбка.

В веселый час я горько слезы лью,
Не веря в улыбнувшееся счастье,
Но смехом я скрываю скорбь мою, ―
Мне ненавистны жалость и участье.

Венгерец я! За морем прошлых дней
Я, гордый, вижу скалы вековые ―
Деянья славной родины моей,
Твои победы, Венгрия, былые.

Европу сотрясала наша речь,
Мы были не последними на свете.
Дрожали все, узнав венгерский меч,
Как молнией напуганные дети.

Венгерец я! Но что моя страна!
Лишь призрак жалкий славного былого!
На свет боится выглянуть она:
Покажется ― и исчезает снова.

Мы ходим все, пригнувшись до земли,
Мы прячемся, боясь чужого взора,
И нас родные братья облекли
В одежды униженья и позора.

Венгерец я! Но стыд лицо мне жжет.
Венгерцем быть мне тягостно и стыдно!
Для всех блистает солнцем небосвод,
И лишь у нас еще зари не видно.

Но я не изменю стране родной,
Хотя бы мир взамен мне обещали!
Все силы ― ей, всю душу ― ей одной,
Сто тысяч раз любимой в дни печали!

«Контракт рисовальщика» Гринуэя. Помимо несомненных эстетических достоинств, здесь один из важных сюжетов – последствия континентального (голландского и германского) импорта в Англию после «Славной революции». Открывает фильм история про ведра, полные водой и английской мочой в амстердамском доме.