Автозавод: руина смыслов

Это скромный сюжет, который может дать пищу для размышлений о социализме, социальном устройстве и – как ни странно – психогеографии. Сюжет разворачивается в городе Нижний Новгород (бывший Горький, бывший Нижний Новгород), в Автозаводском районе, построенном в 1930-е годы для работников возведенного тогда же Горьковского автомобильного завода (ГАЗ). Раньше на этом месте было несколько довольно жалких деревень, вроде легендарной Монастырки с ее вечной огромной лужей прямо посреди улицы.

Завод строили по фордовским лекалам, с участием фордовских специалистов, в Горький вообще тогда приехало немало иностранцев – Великая депрессия надолго заморозила экономику Запада. Потом здесь появились испанцы, бежавшие от Франко. Местные строители и первые работники ГАЗа – тоже довольно пестрый народ. Здесь и жители сносимых деревень, и бежавшие от Голодомора украинские крестьяне, и специально стянутые к важнейшей стройке трудовые ресурсы, организованные уже по-новому, по-сталински. В конце тридцатых по этому разнообразию прокатился каток репрессий и неизбежной социальной унификации; к тому времени, когда я стал понимать, где живу (то есть, к концу шестидесятых—началу семидесятых), Автозаводский район представлял собой чистый пример простейшей социальной структуры почти идеального для истинного лениниста общества: рабочий класс плюс трудовая интеллигенция (трудовое крестьянство было допущено лишь на колхозный рынок – торговать едой, которой не хватало в магазинах). Большинство населения представляло собой пролетариат в первом-втором поколении; учитывая, что за хронологическими рамками советской индустриализации этот район «истории» почти не имел, социальная группа «старожилов» едва-едва начала формироваться, на завод требовалось все новые рабочие, оттого и этнический состав «автозаводцев» был самый разнообразный. В каком-то смысле – очень скромном, но все же – перед нами воплощенная утопия умеренного до- и постсталинского социализма. Социальная справедливость плюс интернационализм плюс индустрия и тотальное техническое просвещение некогда темного крестьянства.

Архитектурно район (а в нем жило чуть меньше 300 тысяч человек) делился на несколько частей. Ядро его составляли два так называемых «Соцгорода», первый из которых и был возведен одновременно с самим заводом. Мощные, живописные, можно даже сказать, величественные сталинки – по крайней мере, так казалось еще в начале семидесятых. Рядом строения столь же старые, но поскромнее – четырехэтажные «щитки» уже без излишеств и жутковатые бараки, дожившие чуть ли не до конца семидесятых. Немного в отдалении был небольшой район прекрасных двухэтажных домов, чуть ли не особняков, построенных для американских специалистов (Американский поселок). Все это потом окружили новые хрущевки, потом – панельные девятиэтажки: Северный, Южный, улица Мончегорская, носившая (и до сих пор носящая) в народе название «Мончага». В конце 1970-х―середине 1980-х построили немало уже совсем больших домов (в частности, на проспекте Жданова, около сталинского Автозаводского парка, рядом с невероятным «Радиусным домом»), так что сталинки Соцгорода 1 перестали выглядеть значительными, теперь они казались, как ни странно, довольно уютными и даже милыми – как сталинское кино, вроде «Свинарки и пастуха», «Кубанских казаков» или «Ивана Грозного» – много самодостаточных избыточных красивостей непонятного назначения. Лишенная историко-культурного и идеологического контекста, эта архитектура потеряла свой смысл. Ведь не для удобства же населявших эти дома жильцов они были построены?

Я провел около 12 лет в доме номер 4 по проспекту Кирова. Это один из двух первых проспектов Автозаводского района. Второй – проспект Ильича – застроен скромными четырехэтажными домами для автозаводцев попроще, здесь же, дом номер четыре представлял собой одну из сторон огромного четырехугольника, почти квадрата так называемых «Желтых бусыгинских». Были еще «серые бусыгинские» (архитектор И. Голосов), в которых сталинский ампир добрался уже до высот Древнего Вавилона. «Желтые» (архитектор М. Любофеев) были чуть скромнее, но также внушали некоторый трепет и, конечно, зависть тех, кто был оставлен ютиться в «щитках» и уж тем более в бараках. В «серых» заселили больших начальников и самые ценные кадры, в «желтые» – просто начальников и просто ценные кадры. Название оба района получили от стахановца Александа Бусыгина, который в сентябре 1935 года выковал 1001 коленный вал, побив все рекорды. Бусыгина поселили в один из этих домов; несколько лет назад я с удивлением обнаружил, что былинный герой дотянул до 1985 года, так что мы наверняка сталкивались на автозаводских улицах, а то и просто во дворе моего дома – или в «серых», где жил мой школьный приятель (сын большого заводского начальника, конечно).

Дом номер четыре по проспекту Кирова представлял собой парадную сторону квартала. По бокам от него перпендикулярно отходили дома пониже и уже без особых излишеств, чтобы замкнуть (уже вдоль улицы Комсомольской) «желтые» еще одной парадной стороной, но, все-таки, не столь торжественной. Скажем, в пр. Кирова, дом 4 есть большая арка с колоннами, плюс арки поменьше, а на Комсомольской триумфальная соц-арка отсутствует. Магазины предполагались лишь в торжественных сторонах, с боков люди просто жили, безо всякой посторонней деятельности. Параллельно домам на Кирова и на Комсомольской шла дорога, разрезая квартал на две части; впрочем, это была именно дорога, а не улица, более того, по ней мало кто ездил – да и нужды в ней не было никакой. Внутри «желтых» было очень зелено, огромный двор сложно назвать «двором» в обычном смысле этого слова, скорее, это сквер, отчасти на английский манер, только вместо аккуратных дорожек, скамеек и подстриженных кустиков, здесь были игровые площадки двух детсадов, несколько специально оборудованных мест для социализации жильцов разного возраста (лавочки, столы, качели), две, если мне не изменяет память, лужайки для футбола (одна потом стала баскетбольной коробкой). Зимой в нашем углу двора заливали каток и футбол сменялся хоккеем. Вообще же, к началу семидесятых все здесь буйно поросло зеленью, так что «желтые» с их строгим архитектурным четырехугольником, были похожи на какое-то постапокалиптическое кино, где действие происходит в руинах великого древнего города, затерянного в джунглях. Это и были руины – точнее, предчувствие руин сразу нескольких социальных порядков.

Первый был увертюрой классического сталинизма. Тот, кто видит в советском тоталитаризме царство одинаковых деталей, своего рода биомассу лишенных черт и статусов элементов, сильно заблуждаются. Сталинский строй, даже относительно ранний, базировался на глубоком социальном неравенстве; более того, помимо пыточных камер и каторги, у него был и второй эффективнейший инструмент – деньги. Убив часть интеллигенции, режим купил другую; когда пришло время сменить купленную часть на что-то совсем новое, идеологическое действие (проработки и травля) означало для жертв, прежде всего, именно финансовые потери и даже катастрофы. В каком-то смысле сталинский режим был социально очень расчленен, сложен и базировался на представлении о зажиточности как капитализации стопроцентной лояльности. Более того, сложно себе представить серьезный разговор о социальной справедливости внутри СССР второй половины 1930—начала 1950-х. Дом 4 на проспекте Кирова, как и весь этот квартал, есть идеальное воплощение этой концепции. Замок новой элиты, бастион тех, кого пустили прокатиться по социальным лифтам наверх, и там они и остались. Самое удивительное, что никто не замечает голой прагматики сталинизма – здесь, в бараках, работяги, икра человеческая, здесь, в «щитках», – мастера и начальники заводских участков, а в бусыгинских – инженеры, организаторы и партийные. Ну и, конечно, одинокий кузнец Бусыгин и еще несколько чудо-рекордсменов, которых демонстрируют массам, как зверей в цирке.

Автозаводский район был затеян так, чтобы исключить горизонтальные социальные связи вне групп, ограниченных зоной обитания. Оттого «бусыгинские» производят впечатление большой крепости, прекрасно подготовленной к осаде – там все есть, от детсадов до магазинов (разве что школа №1 была чуть дальше). Сам проспект Киров упирается в проходную ГАЗа, собственно, вот и весь маршрут жизни, работа-крепость-работа. Ровно перпендикулярно заводскому направлению идет улица, выводящая к построенному примерно в те же годы Парку культуры и отдыха – с его ориентальными деревянными арками и беседками, с деревянным же летним кинотеатром в стиле «Тысячи и одной ночи», с прямыми аллеями и фонтанами, с роскошным каким-то уже шпееровским парадным кинотеатром «Мир», на крыше которого стоят идеологические выдержанные рабочие со штангенциркулями и работницы в юбках миди и косынках. В руках у них книжки. Перед нами мир максимально рационализированнный, просто и беспощадно устроенный, разделенный в соответствии с большой государственной волей. Повторюсь, главное, чего здесь нет – социализма с его идеей социальной справедливости и коммунизма с его утопизмом и несокрушимой верой в равенство всех людей.

Распад этого порядка, как мне кажется, начался в Автозаводском районе (как и во всем СССР) при Хрущеве. Хрущев попытался быть социалистом (и даже коммунистом) в стране, давно утратившей всякое представление о социализме; в каком-то смысле, он попытался вернуть ей будущее, пусть и нелепыми россказнями о грядущем через двадцать лет торжестве коммунизма. Одним из элементов хрущевского разворота к содержательному марксизму-ленинизму стала строительная программа – отказавшись от дорогого монументального архитектурного сталинизма, Хрущев решил обеспечить население недорогим, но вполне нормальным жильем. Баухауз пришел на место Вавилона, «бусыгинские» оказались в окружении кирпичных пятиэтажек с меньшими и менее помпезными квартирами – но это была гигантская разница в сравнении с тем, чтобы быть окруженным бараками. Концепцию цитадели, возвышающейся среди жалких хижин, сменила совсем другая картина; социальное разделение осталось, но оно уже не было определяющим. Гордый сталинский начальник оказался в толпе рабочих, дистанция не исчезла, конечно, но возможность горизонтальных связей между разными группами советских крепостных возникла. Дом номер 4 по проспекту Кирова теперь начинал долгий ряд строений примерно одной высоты, в разных стилях, который тянулся в сторону восхода солнца. По проспекту громыхали трамваи, нестриженная зелень еще более сгладила ставшие чисто эстетическими перепады между сталинским ампиром и хрущевско-брежневским прагматизмом. Население «бусыгинских» смешивалось все больше и больше – люди умирали, разводились, женились, менялись квартирами, социальный статус местного жителя становился совсем размытым, а старожилы квартала и их потомки прогуливались по проспекту и парку как какие-то фолкнеровские плантаторы после Гражданской войны, гордые и нелепые. Здесь могла зародиться новая социальная жизнь, горизонтальная, с осознанием принадлежности к local community – тем более, что этому способствовали некоторые чисто местные сюжеты, вроде тотального увлечения хоккеем (стадион горьковского «Торпедо» был напротив) или просто обустройства жизни, но не вышло.

Потом произошел 1991 год и все это кончилось. Собственно, в таком же состоянии «бусыгинские», Автозаводский район, ГАЗ, да и большая часть страны находится до сих пор, несмотря на все грандиозные внешние перемены. Народ в квартале живет самый разный, от спившихся бедолаг и полунищих учителей до нижней части местного среднего класса. Но это я так их называю – социальная структура постсоветского общества совершенно не поддается рационализации и сколь бы то ни было четким определениям. Нет, это масса не аморфна, она атомизирована. Те самые горизонтальные связи между людьми, которые вдруг стали возможны в семидесятые, исключены – постсоветские атомы не вступают в компанию с другими, они не составляют молекул. Что довольно очевидно, если посмотреть на то, что произошло с первыми этажами домов квартала. Когда в постсоветской России ввели частную собственность и капитализм, мелкая торговля и сфера услуг превратилась в главное занятие полунищего населения. Бесконечные ларьки, кафе, мастерские, разного рода сомнительные конторы – вид был такой, будто Третий мир оказался завоеван Вторым, Карачи победил Сталинград. Но постепенно все это исчезло – осталось несколько случайных лавок и контор, ничего больше. Силовые линии постсоветской жизни стягиваются теперь к новым гигантским торговым центрам, которые как раз закрепили социальную атомизацию, не давая привязаться к своему зеленщику или портному. Цитадель теперь там, в шоппинг-молле, самом безразличном к социальному статусу месте в мире. А здесь, на проспекте Кирова, на улице Комсомольская – деревня потрепанных больших домов самых разных стилей, домов, в которых обитают отдельные люди, лишенные будущего, не понимающие (в силу отсутствия минимальной социальной солидарности с ближним) настоящего и тяжко мечтающие о прошлом, кода все вокруг имело какой-то – пусть и ложный – смысл.

P. S. Ну а растительность во дворе «желтых бусыгинских» уже такая, что там запросто можно начинать партизанскую войну. Только непонятно, против кого.