Брак

— Чем я могу вам помочь?
(миловидная, открытый прозрачный взгляд, резвый овал лица; но откуда тень волнения во взгляде? наверное, передалась от его?)
⠀⠀⠀(он действительно ощущал что-то вроде эксцентрического волнения, хотя и чувствовал себя уверенно и спокойно; нервный подъем, отдававшийся в быстроте шага и прорезающейся улыбке, с оттенком смущения или страха, которую он, как и прочие признаки странности, пытался сдержать; вот ведь, пока он ехал в метро, он и вовсе почти совсем не обращал на все «это» никакого особого внимания (или пытался), думал о другом и смотрел по сторонам (или пытался); хотя, когда выходил из дома, на следующий день после получения (вернуть их сразу, в тот же день, ему уже не хотелось, к тому же не было времени, к тому же, было что-то тревожно-возбуждающее в том, что они всю ночь лежали у него на столе, рядом с обычными предметами), то чувствовал себя в самом центре обыденности вне досягаемости траектории событий; хотя и думал мельком, время от времени, «какой груз я сейчас несу в сумке», представлял, как же оно так могло произойти на их машинах (хотя и слабо представлял, как те должны работать), один раз открыл одну из них в метро и повертел в руках; на самом деле он думал оставить одну из них себе (на самом деле так он и сделал, что было для него, к тому же, достаточно неожиданно; зачем, он пока не знал, просто думал, что нечто подобное может пригодиться (как амулет, талисман, символ, «волшебный камень»; впрочем, было у нее и нечто схожее с камнем, учитывая, что ничего, кроме слабо излучаемых вовне подкожных кругов воздействия на пространство она не содержала — и потому и имела особую «ценность», как аметист или белый халцедон)); теперь же он нес остальные три штуки обратно, сам не зная, впрочем, чем они ему так уж не пригодились; ведь он купил их, а не взял на дом, то есть, мог бы использовать и иначе, как угодно, рисовать, писать (когда он открыл первую из них дома, то подумал, после первого непонимания — да, перед ним были страницы, белые страницы, просто белые страницы, которые он листал и перелистывал вдоль и поперек, ожидая, видимо, как во сне, что на них, быть может, вдруг появятся буквы — подумал, что обложки издательств худ. литературы случайно, или намеренно, надели на то, что подразумевалось быть блокнотами, или тетрадями для рисования, или записными книжками, или ежедневниками, или чем-либо еще — обложки с названиями произведений — правда удивляло, что сами листы не были никак и нигде как-либо помечены, то есть вместе с обложкой являли собой как бы преждевременного недоношенного ребенка, на которого в спешке надели «кожаные ризы», но не раскрутили должным образом белковую структуру из где-то оставленного хранилища днк (что, конечно, невозможно представить)) и т. д.; разумеется, за те 15-20 минут, пока он вертел ее в руках, он уже успел 15-20 раз назвать ее про себя и вслух «идеальной книгой», «Книгой книг», «прообразом», первичным бульоном, квантовой пустотой, материей первого дня творения, девственным телом, белком спящего глаза, шифром, рэди-мэйдом, листами Сивиллы, Книгой Жизни, и т. д., и т. п.; но, в конце концов, все кончилось тем, что он, даже не показав этой находки никому из друзей, оставил один экземпляр у себя, а остальные решил, не зная почему, отвезти обратно в магазин.)
⠀⠀⠀Подойдя к стойке, он достаточно машинально выложил из сумки три экземпляра, все разных издательств (что, как бы ни было это очевидно, пришло ему в голову только сейчас и, наверное, очень удивило; но, раскладывая их перед девушкой на кассе, он ощутил от этого удивления лишь отдаленный щелчок), и сказал:
— Мне вчера попались три странные книги, у меня остался чек, я хотел бы их вернуть, так как это, видимо, брак, они пустые.
⠀⠀⠀Она взяла одну, открыла посередине и полистала. Он следил, как ее глаза скользят по поверхности чистых листов, как подрагивают ее зрачки, как будто они с ней ехали в поезде и она неподвижно, ежесекундно возвращая взгляд, глядела на проносящийся мимо белый пейзаж. Она была, кажется, удивлена, а он испытывал все то же странное нервное возбуждение; она пролистала таким же образом, ничего не говоря, остальные две, потом даже позвала стоявшего неподалеку коллегу, белокурого парня с кольцом в ухе, пролистала, со словами «смотри какую книжку сделали», перед ним, тот сказал только «о»; затем позвали менеджера, произошло все то же самое; он, чтобы что-то сказать, сказал «странно, что я не открыл их перед тем как купить, видимо повезло» и сам себе усмехнулся; затем наконец они забрали книги, менеджер пошел, видимо, куда-то звонить, ему наличкой вернули деньги, и он вышел из магазина.
⠀⠀⠀На улице шел крупный снег. Проспект был весь покрыт белой пеленой, как запертый в туманной белой клетке, на сталинках с обеих сторон на окнах и крыше лежали белые слои; машины месили наплывающую грязь, вставали в красноватые ряды и растворялись за следующим растаивавшим перекрестком; ботинки тонули в снегу, дул свежий зимний ветер, и приятно горели незакрытое лицо и голые руки; он подумал, что вот уже скоро зажгут фонари, хотя только недавно он видел, как их одномоментно выключили на шоссе возле дома. 
⠀⠀⠀Придя домой (после участия с работниками магазина в общей нелепой реакции любая странность всего этого, даже если она была или если он хотел ее видеть, растворилась в общей серой белизне перекрестков, шоссе, проспектов и тротуаров по пути домой, как и растаяла в машинной, каменно-железной теплоте дверей метро, грязных от снега ступенек и визжащих поездов, их тусклого или слепящего электрического света, переходах, подъемах, спусках), переодевшись и поев, он сел за стол чтобы приняться за дела (а у него в тот выходной было еще немало самых разных дел). Открыл ноутбук, сложил в одно место не относившиеся к работе листы с записями от руки, открыл нужные файлы, начал делать план; пока все это происходило в его голове, параллельно в ней начала по частям воспроизводиться вчерашняя «сцена», когда у него «сдали нервы», он несколько раз со всей силы ударил ладонью по столу, и чашка с чаем упала на край стола и выплеснула воду на ковер; вспомнив это, а также то (в очередной раз), как она, испугавшись, сидела сжавшись и тихо плакала, он остановился, закрыл на несколько секунд лицо руками, потом мягко погладил ладонью стол и сказал, столу, или ей, или обоим сразу, «прости меня»; в его голове это соединилось с их вчерашним обсуждением производства мяса в промышленных масштабах, содержанием коров на заводах и фабриках, и тем, как он (хотя не ест мясо), от нервов поедая с ней ее пельмени, попросил у такой коровы «прощения» («любая смерть недостойна, но можно либо осознавать это недостоинство, либо забыть про него»). Стол, коровы; у стола тоже было четыре ноги, как, должно быть, и у алтаря, на котором приносили жертвоприношения скота «древние»; впрочем, блажен тот, «кто не внушил никому чувство страха» (вспоминал он вчера, сидя в кресле и смотря как она плачет), будь это даже стол со звенящими железными ножками;
⠀⠀⠀затем он вспомнил о книге. Она лежала на тумбочке рядом с принтером, на обложке была какая-то кубистско-экспрессионистская картина; угловатая фигура на расшметанном коричнево-желтом фоне, с десятками вариаций цвета; вернее, это была суперобложка; под ней была твердая, шероховатая картонка темно-сизого цвета, напоминавшего бархат; название находилось сверху, с небольшим отступом, в желто-золотой рамочке, слегка углубленное внутрь, как картина в картине. Он снял суперобложку (решил, что потом ее выкинет), открыл книгу посередине и оставил на краю стола, так что верхняя часть разворота ровно вписывалась в линию его правой ширины; затем тут же развернул к себе и оставил лежать справа от ноутбука;
⠀⠀⠀он думал, что ее спокойная «аура», ее «внутренний свет», так сильно контрастировавший с обложками, помогут ему додумать план; но, как он, впрочем, и ожидал, вышло наоборот, так что он отодвинул ноутбук и положил раскрытую книгу прямо перед собой;
⠀⠀⠀затем приподнял ее в руках и начал листать белые листы; в этом процессе было что-то нежное и глубокое, как будто он гладил собаку или мягко обращался с домашним растением (как та собака сегодня посмотрела на него, подбежав, и он подумал, на фоне раздражения, злобы и угнетенности, тумана и ветра, «она открыта тебе, даже “любит” тебя, хотя видит тебя впервые, этот Бони на поводке у старика», такие у нее были влажные нежные глаза); белые листы смотрели на него, ничего не говоря, и ему захотелось плакать; захотелось обрести совершенное молчание, выпить из их источника, причаститься их немоты; они были как зеркало, прозрачная вода, в которую он гляделся, читая, видимо, нечто о себе, как гляделся в серое небо по дороге к метро, и между ним и его взглядом вырастали перевитые контуры голых стволов, таких же, как он сам; они были похожи на каменные суставы небесного тела, на материализацию пространства и слепок застывшего движения, закупоренный сосуд жизни, чьи линии пели беззвучную музыку, трехмерную (если не сказать больше) музыку мира, как ласточки или затвердевания тумана, который сам есть расслабленная вода; его пальцы до какой-то степени были таким же продолжением бумаги, как были им и красненькие сосуды яблок его глаз, и гибкие капилляры крови; хотя, конечно, внешне они не имели друг с другом совершенно ничего общего. 
⠀⠀⠀Он закрыл своего неисчерпаемого сфинкса (жаль, это не собака), затем открыл снова, так как ему не нравилась обложка, и в развернутом виде прислонил к стене, к которой был прислонен стол. Затем он додумал план на завтра, поужинал, умылся, лег в постель и уснул.
⠀⠀⠀

…⠀⠀

…⠀

…

⠀⠀⠀
ночью он проснулся от странного сновидения; ему снилось, что та девушка со стойки в магазине сидит, сжавшись (ее лица он не видел, но знал, что это она), у него под диваном (он называл это кушеткой; она, которой, кстати, все еще не было дома, не любила это слово), как огромная мышь, трясется и вполголоса всхлипывает; от этого звука он просыпается, смотрит под диван, который представляет собой лишь небольшого размера деревянную кровать, и просыпается; встает, подходит к столу, берет в руки пустую книгу, которая в темноте излучает слабый белый свет, и видит, что она вся исписана вдоль и поперек печатными буквами; он читает их, хотя и не различает до конца, но содержание, как скол метеорита, само падает ему в голову; книга испускает жар написанного в ней, и, уже не чувствуя самого себя, он проглатывает проносящиеся перед ним содержания страниц, говорящих ему обо всем, о чем он так боялся узнать: нет, не («внутренняя форма материи», «конец истории», «грехопадение», «свобода воли», «перевод иероглифов», «бесстрашие», «язык немых вещей», «родственность отчаяния», «всеобщность агонии», «монолог предмета», «смерть»), но… теперь, проснувшись и различая в темноте очертания комнаты, он уже не помнил в точности ничего из прочитанного;
⠀⠀⠀единственное, что он помнил, было то, что за диваном существует что-то, о чьем существовании в квартире он до сих пор ничего не знал (то есть, теперь ему казалось, что на самом деле он знал об этом всегда, или знал когда-то давно, а потом забыл или закрыл глаза); это что-то было чем-то большим и почти необъятным, как стремительно расширяющийся шар, или рой черных голосов, шепотов и шерстистых, червивых теней; и все оно целиком находилось за диваном, как в неком бездонном колодце, бесконечно уходящем вниз, вовне, в измерение вне зрения и протяженности; таким образом, он уже заранее видел, что находится там, хотя и забыл, как это («это») называется («заранее видел», «что» «находится» «там», хотя и «забыл», как «это» «называется»);
⠀⠀⠀теперь же он встал (он не испытывал особенного страха, просто знал, что не может не, и не иначе), подошел к «кушетке», встал на колени, нагнулся, посмотрел в темный проем между диваном и полом, где, как он помнил (это было как память о другом месте), лежат сумки и пакеты, лег на пол, протянул руку, вытянув ее во всю длину, лежа с головой внутри, под диваном, и туловищем вовне; пошарил рукой в темноте (так суют руку в автоматы-аттракционы, представляющие собой темные коробки с круглым отверстием вовне); уже хотел вытащить ее оттуда, но тут, среди пакетов и сумок, которых там не оказалось, нащупал вдруг то, что и искал, сам не зная, что ищет; он вытащил руку и вместе с ней — лежавшую в ней, круглую и мягкую, как мячик, свернувшуюся Пустоту;
⠀⠀⠀«она впервые открылась мне как присутствие я впервые вижу настоящую темноту а не отсутствие света не мерцающие как рыбки блуждания моего потерянного зрения сизые фигуры беспомощной ориентации которые только и умеют что помнить о том что у них что-то отняли не хватаюсь за прошлое а встречаю То Чего Нет»; пока у него в голове сменялись, на фоне смутной эйфории, вспыхивая, ряды предложений, оно, не издавая ничего, лежало у него в руке, неощутимо, но явно, пульсируя; немного успокоившись и перестав болтать про себя, он заметил, что в руке у него вообще-то ничего нет, и это его испугало (как будто он, не заметив, уронил ее, и она потерялась в темноте или закатилась за шкаф); он уже даже собирался начать искать ее, может быть даже включить свет (хотя сразу понял, что это бы совсем все испортило), как тут же в его руке, все еще раскрытой и чуть вытянутой вперед, что-то снова начало, проявляясь, присутствовать; и чем больше он удивлялся всему, что с ним сейчас происходит, и чем больше принимал это как нечто происходящее вообще, тем больше присутствие заполняло пустое место на его приоткрытой ладони; оно, «он чувствовал со странной ясностью, бесконечно далеко от него, недоступно и чуждо, предельно несовместимо, и все же — есть нечто между ними, нечто, благодаря чему можно говорить об общей для них форме пребывания; здесь нет слов, и как будто не может быть и его Я, но может быть он как частица, когда-то вспыхнувшая на общем фоне неразличения и небытия и сохранившая, вопреки себе, свою единичность и схожесть с каждым любым и прочим…»

…
⠀⠀⠀…пустота пламенела, пустота сияла; из нее, или откуда-то извне, как через пожар, доносились призрачный шепот благодарности и четкие, но затихающие зовы о помощи.