Отношения с огнем

1.

Спешу представиться.
Меня зовут А., и я ничем не примечательный, кроме одного, человек.
С детских лет я люблю огонь.
Огонь у меня в крови, огонь у меня в лёгких, огонь у меня в сердце.
В ушах — огонь, в ноздрях — огонь. Прямо сейчас я горю.
Когда мне было около пяти, у меня были длинные горючие штаны.
Они были сшиты легковоспламеняющимися нитками.
И однажды, когда я стремительно убегал от вражеских преследователей, одна из штанин от трения об асфальт внезапно воспламенилась.
С тех пор и горит, потому что из детских штанов я вовремя не вылез.
Горит — как вечный детский огонь, который пропитал все поры моего тела, заполнил все мои внутренние полости, сжег все границы между моими органами.
Сам я стал словно из огня — превратился в огонь.
Конечно, это приносит как неудобства, так и преимущества во взаимодействии с человеческими субъектами и природной средой.

***

Благодаря огню сформировался мой мозг, то есть основной капитал, которым я владею. Говорят: время, деньги, время, деньги… но и время, и деньги — всего лишь понятия, выработанные в ходе человеческой истории коллективным человеческим мозгом.
И если эти два прекраснейших понятия (деньги и время) есть продукт мозга, то в итоге, пускай с большими или малыми логическими нарушениями, но абсолютно искренне, можно сказать, что мозг прекрасен. Однако чтобы мозг обрел себя, то есть развернулся во всей своей полноте и реализовал весь свой потенциал, ему необходим обжиг.
Каждому мозгу необходим свой обжиг.
Обожженный мозг, по слухам, уже не сгорит от внезапного пожара.
И мне повезло — мой мозг обожжен. Более того, он сам себе пожар.

***

Мой обжиг проходил постепенно — всего не упомнишь. Но именно этим я сейчас и занимаюсь. Я попытаюсь описать свою собственную топографию огня.

***

В огне все равны, а значит, уравнены в правах и время, и пространство, а значит, в моей хронотопии (топохронь) времена, места и всё прочее будут лежать на одной плоскости. У них, если можно так выразиться, будут горизонтальные отношения.

***

Вот, например.
Бабушка влетает на лоджию с одеялом, и мы тушим начинающий разгораться пожар, который я то ли по неосторожности, то ли по умыслу бессознательного устроил в моей мастерской — на лоджии нашей многокомнатной квартиры на улице с по(э/ли)тическим названием «Политбойцов».
Когда мне будет 20 лет, и группа неонацистов будет тыкать мне в шею ножами, а дежурный врач будет унижать меня вопросами сексуального характера, пока скорая будет нестись по февральскому ночному Нижнему Новгороду, чтоб меня спасти, название этой улицы займет свое уютное место в символическом порядке моей нескучной пылающей жизни.
Сейчас же, когда мне всего лишь 10 (или 7, 8, 9, 11, 12, 13? какому из воспоминаний стоит верить?) я тушу огонь, внезапно разгоревшийся на лоджии нашей четырехкомнатной, которую мы с мамой, кстати, совсем недавно, наконец, продали, потому как вся наша большая семья сгорела (каждый — от своей болезни) за последние 10 лет, и мы остались вдвоем.
Эта квартира осталась теперь лишь в памяти, как и весь Автозаводский район Нижнего Новгорода, из которого я наконец-то сбежал в другой, в Канавино (минуя испанский город Барселону), где таки начал отвечать на поставленные бытием вопросы.

***

Один из этих вопросов звучит так: любите ли Вы огонь?

О да, я люблю играть с огнем. У одного русскоязычного singer-songwriter есть стихотворение-песенка, в которой описывается, как лирический герой засиделся у костра и незаметно для себя сгорел. Со мной такое периодически происходило, пока, благодаря специалистам, я не оказался в школе прирученного огня, а затем на улице с символическим названием Керченская, в честь города Керчь, недалеко от которого мы жгли костры по вечерам, будучи студентами-историками на археологической практике еще, когда Крым не был «нашим», то есть оставался свободным.

***

Улица Керченская. Мой дом. Я еще ничего в нем не сжег, хотя можно было бы развести небольшой огонек в кастрюльке на балконе, и, никого не трогая, тихо посидеть-помолчать. Посмотреть. Засидеться до поздней ночи. Не заметить, как то-cё… и так далее.
Потом аккуратно затушить. Обязательно залить водой, чтобы пламя не разгорелось, когда я уйду. В Школе прирученного огня нас учили простому: гори и дай гореть другому. И не занимай при этом всю территорию ситуационного капища.
Поправочка. Я все-таки сжег на этом балконе ряд фотографий некогда дорогих моему сердцу людей, поскольку всегда был уверен, что свидетельства сжигают память, а значит, надо сжигать свидетельства.

***

Чуть раньше, впрочем, в Барселоне, на улице Консель-де-Сент, был отсмотрен сериал «Метод» про город, из которого я вечно пытался сбежать (да хоть даже сбежать в пространство этого текста), — про Нижний Новгород. Еще это сериал про детективов и психов.
Кажется, любовь к детективам никогда не была моей прерогативой. По бандитам, ворам в законе и хитроумным следователям специализировался не я — меня больше интересовали психи. Вот, например, в «Методе» есть пироман. Такой странный мужичок с блестящими глазами. Мне сначала хотелось себя с ним сравнить, но я вовремя одумался. Еще бы. Мои глаза не болезненно блестят, а горят бешеным огнем.

***

Второй вопрос. Как Вы предпочитаете умереть?

Ни ворон над могилой, ни волков. Никакого «никогда больше» и других общепризнанных способов стать частью культурной всеобщности.
Я не хочу, чтобы моя смерть обрела себе место. Моя смерть должна быть как споры — здесь и нигде. Летит себе по воздуху, порхает. Пусть останется лишь зола, которая будет развеяна в каком-нибудь живописном местечке.
Впрочем, часто ловлю себя на мысли, что мне наплевать, что случится в тот момент, который кто-то смело назовет смертью. В такие моменты я думаю: «Да гори оно всё огнём…»

***

За Барселоной, в двух часах езды есть прекрасное местечко. Объективно ли оно прекрасно или же это прекрасные рисунки моей памяти, никому не известно. Известно лишь, что там находится частная территория моего друга Y.
Он анархист и философ: так он себя идентифицировал тогда. Он знает несколько слов по-русски — базовый набор, чтобы не пропасть в наших суровых реалиях: еда, вода, спасибо, пожалуйста, пошел нахуй. Почему-то огню его мы не научили, хотя могли бы, ведь в России так легко замерзнуть.
Это особенно странно, учитывая, что ярчайшее мое переживание огня — это двухчасовое безмолвное созерцание костра на той самой частной территории за Барселоной, которая принадлежит отцу моего друга Y.
Как у любого анархиста, у Y. есть своё великое противоречие. Та семья, которую он безумно любит и против взглядов и способов существования которой он по-люциферски восстает. Надеюсь, я это не придумал.
Y. революционер, а революция всегда начинается с искры, с маленькой лучинки, с горящей щепки, что однажды превращается в мировой пожар.
В тот день, в день рождения Y., совпавший с Кальсотадой, когда каталонцы безумно вкусно жарят лук, я сижу перед костром и молча наблюдаю за ровным движением пламени. Позади звучит: «Так вот что нужно, чтобы тебя заткнуть — просто посадить перед костром».
Звуки этого голоса навсегда отрываются от меня и больше никогда не будут возвращены, ибо летят прямиком в огонь, и там сгорают. Я не смог этого остановить.
Про такие ситуации, когда возврата больше нет и ничего изменить нельзя, моя мама всегда говорила: «Ну и хорошо».

***

И в самом деле хорошо.
Хорошо, например, сгореть в ночном костре, и сделать это довольно легко, если знаешь, как и где это лучше провернуть.
Лучше всего сгореть на морском побережье.
Лучше всего сгореть в тихом дружеском огне, среди своих не столько единомышленников, сколько единочувственников.
Ложишься на камни и засыпаешь. Днем туристы сюда не доходят, потому что добираться сквозь лютую жару по усеянному камнями разных размеров и свойств пляжу не так-то просто, если к тому нет необходимой сверхзадачи. Ночью здесь тем более никого.
А у меня к любому действию есть сверхзадача, хотя мне и не нравится говорить о чем-то с точки зрения иерархии: зачем нужна высота, если можно все уложить на поверхность.
Скажу проще: не столько сверхзадача, сколько сайд-задача, нацеленная на придание действию дополнительного смыслового пространства.
Посидеть перед огнем посреди уютной и приятной ночи означает не столько расслабиться и поесть приготовленную на костре пищу, сколько самому посредством созерцания и воображения стать огненной стихией, в которой можно растворить собственное я.
Ну да ладно, дело не в привычке сбегать от идентичности, сколько в том, чтобы поэтически превратить последовательность привычных действий в смысловую драму. Представить, как будто всё, что сейчас происходит, есть сцена для вершения судьбы реального, его смыслов и значений.
Что значит быть перед огнем в рамках двухнедельного отпуска? Это значит — вспоминать одну известную песенку, представляя, что за этим огнем сидят вместе с тобой люди, с которыми вы сейчас решаете нечто очень-очень значимое и важное. Например, распределяете тепло и закрепляете его друг за другом.
Скажу проще: любите.

***

Третий вопрос. Что делать в случае пожара?

Не стоит бояться. В критических ситуациях нужно действовать быстро, но спокойно. Решительно и без паники. Если на оси теплового напряжения возникло задымление, стоит тут же прочистить все отводные каналы и подготовить пространство к быстрому перемещению всех участников ситуации.
Огонь горит, когда есть горючий материал, а если такого не находится в зоне видимости, ничего плохого может и не случиться. Так надо делать, если всё происходит в настоящем.

Если же речь о прошлом, о какой-нибудь не затушенной тлеющей головешке, оставленной посреди грязного тряпья на обочине смыслового шоссе, то тут, конечно, остается действовать по ситуации, если, конечно, то, что происходит, можно будет назвать ситуацией.
Ситуация может оказаться любой. И, возможно, совершенно не той, которую ожидаешь.

***

Бывают различные ситуации с участием огня. Ненависть сжигает изнутри. Любовь едва тлеет. Но я не о них. Я про обиду.
Обида — одно из центральных чувств моей жизни, мой вечный огонь, который, в зависимости от обстоятельств и смены внешних условий, может разгораться гневом и яростью, а потом затихать и снова переходить к тлению.
Бывают моменты, когда кажется, что от огня ничего не осталось и самое время сняться с места и отправиться в поисках иной площадки для иного костра.
Это ощущение обманчиво. На новом месте, вероятно, я достану те же спички, которыми разжигал прежний костер. Мне других не выдали. То есть как обстоит дело…

Когда я пришел сюда, то на границе с там и здесь мне выдали запас спичек, которым я должен грамотно распорядиться в течение всего своего путешествия. Сколько оно продлится — неизвестно.
Длительность путешествия вроде бы и зависит от меня, а вроде бы и нет. То есть я знаю, что каким-то образом причина окончания путешествия (то есть, например, я дошел до конца) лежит в области моих действий и недеяний.
Спички даются путникам, чтобы они выжили, а вот от зажигалок тут почему-то отказались — современное нововведение распорядителей этого места.

На что я обижен? Это уже не про огонь, но про веточки для розжига.

***

Не помню, чтобы я жёг костры с отцом, но помню, как регулярно жёг их с дедом в его саду, который достался ему от его отца.
Чтобы окончательно (не) запутаться в линиях родства, добавлю, что отец, упомянутый в первом предложении, моему деду, упомянутому там же, приходился зятем. Оговорюсь, что зятем он ему приходился в течение первых трех лет моей жизни, а точные временные границы мне, увы, неизвестны, как неизвестны и точные обстоятельства развода моих родителей.
Отец об этом мне ничего не говорил, а то, что говорила мама, ясности не добавляло. Вот это клубок, — думал я, — настоящая паутина проекций, в которую были пойманы живые люди настоящего и их образы-воспоминания, относящиеся к прошлому. Стоит сказать, что там же, в этой паутине, были и образы будущего, фигуры и их сочетания, настолько, однако, размытые, что говорить о них не стоит.
У меня есть два образа: театр и паутина. Если их совместить, то получится театр, пустая сцена которого покрыта паутиной, настолько древней, что по ней даже пауки не ползают. Пустое место, одним словом, — никого нет. Одни лишь призраки из часа в час разыгрывают свои представления.
Когда я еще думал, что в этом театре играют какие-то полнокровные образы, то я хотел его разогнать. Теперь же я считаю, что в этом пустом месте есть лишь, простите за тавтологию, пустота, в которой я зачем-то постоянно пытаюсь разглядеть настоящее. Настоящего там нет. Оно даже не ускользает, потому что и ускользать оттуда нечему.
А если ничего нет, то надо зажмуриться, представить, как мы с моим теперь уже мёртвым дедушкой приходим в это место, как если бы это был наш сад, и начинаем сжигать там весь мусор. Постепенно огонь перекидывается на перекрытия — и, о чудо!, в театре начинается представление.

***

Вокруг огня ходит множество легенд, но я их не помню. Мне нравится про птицу Феникс, которая возрождается из пепла. Когда я сгорю в огне своей обиды, то обязательно восстану из пепла. Смогу ли я разгореться чем-то другим?
Ответ на этот вопрос я ищу в своих снах.
Сон — это ночной костер. В ночном костре сгорает прожитый день.
Снился ли мне огонь? Не помню. Вероятно, если огонь мне и снился, то перед моментом возвращения из сновидческой реальности в нашу он сжег все воспоминания об увиденном, и я так и не узнал, разгорюсь ли я чем-то другим, когда восстану из пепла ночи.

***

Одна из лучших минут в том фильме — сцена, в которой режиссер совместил дождь, лес, горящий дом и детей, созерцающих эту мизансцену.
Когда я с нашими учителями планировал уже свой совместный фильм, я предлагал образ маленького мальчика напротив горящего дома. Вышло иначе: горящее чучело собаки, горящие ходули, горящие пещеры, горящие ветки, горящие кусты… и всё горит, горит, горит…
Но где же горящий дом? Дом же просто создан для того, чтобы однажды полыхнуть. Это как ружье в театре, которое вот-вот выстрелит, но не выстреливает, а лишь порождает ещё одну концепцию времени, которое никогда не случается, хотя и приближается постоянно, чтобы усесться на кончик носа смотрящему.
Может ли огонь стать основанием для иной концепции времени? Я думаю, что может. Огонь — это вечное невозвращение всех вещей. Это как вечное возвращение конца всех времен. В огне сгорает индивидуальное сознание и остается лишь стихия.
Как-то так.

2.

Я кратко рассказал Вам некоторые свои размышления об огне.
Довольно сумбурно и фрагментарно, но я лишь чертил пунктир на поверхности степи, по которому пойдут языки пламени.
То, что я рассказал, было разметкой, намеком на карту, описывающую место, где будет действовать огонь.
Кроме того, необходимо добавить, что меня зовут не А., как я написал чуть выше, а Д.
У меня никогда не было двух имен, но вот насчет того, были ли у меня две личности или нет, я сказать точно ничего не могу. Две личности, две судьбы, А. и Д.

***

Тогда, в 2012 году, я постоянно жег свечи в вечерней своей еще многокомнатной квартире на улице Политбойцов. Жег свечи, слушал странную музыку, танцевал безумные танцы и поклонялся чему-то, чего не мог назвать сам.
Это было странное время, в котором я ощущал очень много свободы и силы.
Но это же было и время, когда, как мне кажется, я начал сходить с ума, то есть обжигать свой собственный мозг.

***

Тогда, в 2012 году, я провел ритуал-эксперимент над собственным естеством. Ничего особенного: я всего лишь придумал себе двойника по имени А., от имени которого написана первая часть это текста. Я запаковал в А. всё то, что я не мог осуществить, будучи Д.
Д. довольно много вытеснял. Ретрофлексия, подавленная агрессия, выученная беспомощность. Я вспоминал советский многосерийный триллер про двух мальчиков, один из которых хулиган, а другой робот-двойник. Они (такова моя гипотеза) являлись частями расщепленного субъекта, который весь сериал выстраивал отношения между своими субличностями.

***

Была тетрадь, в которую я записывал все сновидения, когда, еще будучи совсем юным, хотел научиться видеть осознанные сны. Не помню, добился ли я чего-либо, но знаю, что в итоге поставил под сомнения само бодрствование. «А вдруг жизнь есть сон», — повторял я, приобщаясь к вечному огню классики.
В тетради я фиксировал свои магические операции: то была текстова магия, то есть магия текста, написание и чтение которого меняли сознание, а вслед за ним реальность.
В десять шагов я описывал рождение А., и он вслед за описанием действительно родился. В тот год я познал силу слова, когда вслед за словом пришло событие.
А на столе передо мной всегда стояла горящая свеча.

***

А. мне, вероятно, многим помог, но в итоге захотел меня убить. Я хорошо помню зимний и холодный вечер, когда я наконец осознал его намерения. Это было совсем недавно. Я шёл от приятелей в особом состоянии сознания и медленно разрезал движением своего тела неподатливый морозный ландшафт.
Магазин с названием «Мелодия». Я поворачиваю на площадь Горького и осознаю, как А. хочет меня убить, чтобы занять мое место.
Воображаемый двойник замыслил реальное разрушение: какая банальность..
Но было страшно, конечно.

***

Примерно тогда я снова отправился, впервые за несколько лет, к специалисту: нужно было наладить свои отношения с внутренним огнем. Ведь куда же нам без огня, если мы настолько бедны, что единственная доступная радость и метафизическое развлечение — что-нибудь поджечь.

 

3.

Всё сказано, но прежде чем будет поставлена последняя в этом тексте точка, необходимо сделать несколько примечаний:

— Всё вышенаписанное обладает неясным статусом. Не представляется никакой возможности высказаться о написанном с помощью таких понятий как “истина” или “ложь”.

— Все возможные совпадения с реальностью точно так же обладают неясным статусом. Впрочем, для совпадений это естественно.

— Мне как автору текста хочется добавить, что если бы я был на месте А. или Д., то несомненно было бы интересно поисследовать, какими еще чувствами кроме обиды, способен гореть субъект. Явно, что А. всё слишком упрощает.

— Пламя революции — всего лишь один из видов огня. Я уважаю разные виды огня, в том числе и тот огонь, которому себя подвергают те, кто выступает с протестом против существующего положения дел.

— Совершенно не хотелось бы, чтобы в этом тексте было слишком много воды.

 

4.

Говорят, человечество вышло из воды, но это уже совершенно другая история.