Пустой город

Дочитал. Уже смеркается. Надо бы купить что-нибудь на завтрак. Привычный магазин через двор осточертел — видеть его не могу. Отправиться, что ли, в супермаркет за несколько кварталов, там и цены пониже. Ещё там продаётся мой любимый шоколад, в нём нет ничего хитрого, но встречается не везде. Да, так и сделаю: беру большой рюкзак, велосипед и выдвигаюсь.

Пока я педалирую до гастронома и обратно, дождь успевает брызнуть трижды — порывы сильного ветра швыряли в меня капли со всех сторон. Звучит противно, но сейчас такая погода меня радует. Возвращаюсь из магазина, бросаю велосипед внизу, даже не пристегнув, закидываю рюкзак с покупками в прихожую и снова выезжаю из двора. Но уже без пункта назначения — просто покатать.

Я в самом центре города, но на улицах никого. Время вечерних пробок прошло, а просто шататься никто не рвётся из-за метеоусловий. До вчерашнего дня несколько недель стояла плавящая жара: тридцать с лишним без дождей и ветра. Все стремились наружу, особенно по вечерам: в помещениях духота, да и разве зря худели к сезону? Под бу́хающий музон из тачек устраивали пляжи на каждом газоне. Круглосуточный массовый карнавал раздевания. Но вот градусность погоды сократилась вдвое.

Я погружаюсь в педалирование. Серый пейзаж замкнулся в себе и не лезет общаться, наконец на него можно беззастенчиво пялиться. Мне нравится. Давно заметил: люблю пустые города. Казалось бы, город создан человеком и для человека, а без населения и городом-то в полном смысле слова не является… Хотя, наши уральские и с людьми-то не до конца города, а так, общежития при заводах. Селитебные территории для тружеников, осваивающих месторождения руды. Индустриальная генетика: всё — лишь часть производственного процесса; цель — больше норм за смену.

Город большой, а поехать некуда. На автопилоте делаю круг по периметру городского пруда. Такие есть во всех металлургических поселениях первой волны: сначала плотина питала водобойные машины, а после водоёмы стали частью скудной рекреационной инфраструктуры нашей обречённой на пожизненный труд Горнозаводской цивилизации. Но сейчас здесь уютно. Будто едешь по большому залу: высотные здания вокруг пруда — стены, а сверху крыша из низких туч. Да это и не крыша даже, а наброшенное одеяло. Как в детстве, когда строили комнатные убежища из стульев, мягкой мебели и пледов. Кстати, зимой получается даже лучше: выходишь на лёд, и запускается диалектика закрытости и открытости. Из-под ног бежит в стороны чистая снежная гладь — ширь, но если поднять взгляд, то видишь всё те же стены и шапку неба — убежище. От этого на льду в центре пруда всегда становится радостно, и хочется прыгать.

Однажды я ощутил нечто обратное — в металлоплавильном цехе на Ижорских заводах под Петербургом. То был циклопический ангар: вроде как я стоял внутри помещения и отчётливо видел стены — чёрные, покрытые сажей, но я совершенно не мог их почувствовать — слишком далеко они отстояли. Они не давили, не защищали, а просто висели, заслоняя жёлтый осенний свет. Пахло гарью, задувающий в щели ветер вздымал сажу. А когда включили электропечь, стало совсем по-платоновски.

Наоборот от визита на Ижоры — прогулка по Темпельхофу. Этот аэропорт в центре Берлина запустили в 1920 годы, в 1930-х он считался самым крутым в Европе, а здание аэровокзала признавалось крупнейшим в мире. Английский архитектор Фостер как-то раз назвал его матерью всех аэропортов. Но за ХХ век город заметно раздался, окружая лётное поле, и осенью 2008 года Темпель закрыли для безопасности и комфорта соседствующих с ним берлинцев.

В Темпельхофе я оказался прошлой весной. Прибыл я туда, разумеется, не самолётом, а на велосипеде. Реки пассажиров уже давно иссохли, но народились новые — брошенное Люфтганзой гнездо превратилось в популярный постиндустриальный (точнее — пост-логистический) парк. Произошла занятная аллокация человеческого присутствия: раньше все толпились в здании аэровокзала, и на поле попадали порционно, сейчас же бо́льшей населённостью стало отличаться бывшее лётное поле, а в помещения можно проникнуть строго дозировано — на экскурсии.

У каждого своя стихия: кто-то лезет в горы, кто-то — в тайгу, кому море подавай. Моя — простор. Велосипедное катание по взлётной полосе — что еще нужно.

Ровно через год после Темпеля, я прилетел в Местию. Это село в две с половиной тысячи жителей — столица Верхней Сванетии, высокогорного региона в Грузии. Цивилизация, говорят, до этих мест добралась только с советской властью. Несколько лет назад тогдашний президент Саакашвили начал завлекать в страну иностранных туристов. Сванскую столицу выбрали одной из приманок.

В Местии затеяли большую перестройку. Центральную площадь устроили на европейский манер; получилось мощёное пространство, в центре его воткнули памятник царице Тамаре. Площадь обнесли кольцом двух-трёх-этажных кирпичных зданий (имитация стен «старого города»?) под будущие гестхаусы и кафе, там же отвели место под автовокзал. Неподалёку, но вне кольца, возвели здания суда, районной администрации и ещё что-то — эти уже в футуристическом стиле. Расчистили взлётно-посадочную полосу, соорудили здание аэровокзала, похожее на стеклянного червяка и вмещающее человек двадцать, и запустили из Тбилиси субсидируемый авиарейс.

Я оказался в Местии года через два после строительного бума. Кольцо вокруг площади не было заселено и на треть, большинство помещений пустовало. Удивительно, но эти стоящие без дела и присмотра здания не были загажены, даже почти все окна были в сохранности. Мне хорошо запомнился несостоявшийся автовокзал: вход был свободным (двери в принципе отсутствовали), у одной из стен были свалены в кучу ряды откидных стульев — они уже начинали ветшать; в предполагавшихся уборных на полу мордами вниз лежали комплекты не смонтированной сантехники.

Я родился в позднем совке. Казалось бы, чем-чем, а брошенными долгостроями ребёнка из провинциальных восьмидесятых не удивить: мы выросли, играя на их скелетах. Но местийский пейзаж неожиданно вогнал меня в глубокое уныние. Может, сказался контраст соседства с традиционными сванскими хозяйствами, у которых в привнесённых сторонними инвесторами площадях не было никакой нужды, может — с вершинами Большого Кавказа — тем до людей вообще дела нет. Бог знает, сколько бы я пробродил по этим мертвым коробкам, если б в одной из них ни подвернулся музыкальный коктейль-бар. Я взял меню, раскрыл его наугад, на глаза попался раздел с соусами:

— аджика (острый домашний соус);
— ткемали (кислый домашний соус);
— кетчуп (если вы не хотите ничего домашнего);
— майонез (если вы даже кетчупа не хотите).

Остроумие прайс-листа привело меня в чувство. Я понял, что в этот раз не хочу ничего домашнего — мне срочно требовалось что-то знакомое, я и попросил сэндвич и бутылочное «чешское» пиво.

Поесть — критически важно после таких погружений. Еда возвращает тебя в тело, вводит обратно в мир людей из тоски постчеловеческих пространств. Еда — это витально. И если вовремя не подкрепиться, то велик риск надолго увязнуть в болотах меланхолии.

Июль 2015