Шевардинский редут авангарда
Скажи-ка, дядя, ведь недаром…
«Произошло стремительное крушение старого мира. И какова теперь главная стратегическая задача в новых условиях? В продолжении подрывной деятельности авангарда? Вовсе нет. В настоящий момент на первый план вышла проблема чтения. Потому что с появлением разной хитрой техники крайне важным становится вопрос о том, кто еще сохранил способность читать. То есть, кто обладает достаточно развитой нервной системой, чтобы запомнить то, что он читает. Запомнить хотя бы пару страниц, пару параграфов. Ибо сейчас поставлено под сомнение будущее всех библиотек. Иными словами, сейчас очень важно научиться вести оборонительную войну, причем не статическую, а развивающуюся. Оборонительная война является высшим стратегическим искусством, которая рано или поздно позволяет одержать победу. Именно этим я сейчас и занимаюсь каждый день». Это Филипп Соллерс, знаменитый теоретик и практик литературного авангарда, один из конструкторов того, что обычно (не очень доброжелательно) называют «французской теорией», основатель и редактор «Тель Кель» — главного (для свободной от беллетристической чепухи словесности) журнала шестидесятых-семидесятых.
Левак, демагог, автор почти нечитабельных книг, муж философа Юлии Кристевой. Казалось, время его (и его друзей, врагов, его революций и контрреволюций) прошло, на дворе Мир 2.0, враждебный всяческому сложному, теоретически обоснованному политическому, философскому, литературному жесту, мир бесформенной простоты, вязкого словесного мусора, мир вечно connected — хрен знает между кем и кем и, особенно, хрен его знает, зачем. Сегодня Соллерс издает маленький, почти интимный журнал «Бесконечность» (L’Infini), сочиняет мало кому интересные (хотя, думаю, сами по себе не менее интересные, чем раньше) романы и изредка дает интервью, вроде процитированного мною.
Надо сказать, оно произвело на меня большое впечатление; пожалуй, это самый возвышенный текст из всех прочитанных мною в последние месяцы. «Возвышенный» — то самое слово; не на котурнах, не риторическая трескотня, не туманная маниловщина, нет, просто речь идет о возвышенных предметах, которые говорящий считает самыми насущными, гораздо более насущными, нежели, к примеру, деньги или даже слава (и это учитывая профессию Соллерса!). Суть «возвышенного» заключается не в том, чтобы витать над практичнейшей землей, она в том, чтобы точно попасть в цель. А сделать это невозможно, если не целиться чуть выше.
Уже хотя бы поэтому следует внимательно прислушаться к тому, что говорит семидесятипятилетний писатель. Создатель чуть ли не главного антиконформистского журнала шестидесятых-семидесятых, он — признанный критик современности. Его апология, казалось бы, консервативной, буржуазной (с его же собственной точки зрения сорокалетней давности, не говоря о духе знаменитой книги Сартра «Слова») ценности под названием «чтение» — вовсе не капитуляция разочаровавшегося революционера. Соллерс по-прежнему знает толк в провокации, в дерзком культурном жесте, он, не смущаясь, цитирует своего бывшего кумира Мао («Но это затяжная война, как сказал Мао Цзэдун в 1938 году в своем знаменитом тексте, который так и назывался «О затяжной войне». И впоследствии он доказал, что такая стратегия является для Китая лучшей») и до сих пор не может простить Жака Лакана за то, что тот сдрейфил и не поехал с ним в 1974 году в КНР.
Нет, никакого раскаяния здесь нет – несмотря на явное изменение Соллерсом и эстетических позиций (его сочинения последних двух десятилетий вполне, иногда даже нарочито традиционны), и даже мировоззренческих (знаменитый эпизод, когда он поднес Иоанну Павлу Второму в подарок «Божественную комедию»). Все, произошедшее с писателем и мыслителем Соллерсом, результат внутренней и довольно гармоничной трансформации, которая происходит в уже давно определенных рамках. Радикально поменялся не он, а – как сказали бы плохие журналисты (настаиваю, все журналисты плохие) – время.
То, что мы называем «временем», есть ни что иное, как введенная в научный обиход Мишелем Фуко «эпистема». Сегодня она не то чтобы иная, нежели в, скажем, 1968-м, но близка к собственной исчерпанности – точнее, к исчерпанности ее нами. В «Словах и вещах» главный вопрос, на который автор не дает ответа, «как и почему происходит смена эпистем?». Происходит ли это случайно? Люди ли меняют эпистему в собственных головах, вышвыривая старые и запихивая туда новые? Или эти самые эпистемы подобны живым существам, которые рождаются, живут и умирают? Или они, как обитатели животного мира, где царствует закон джунглей, этот дикий дарвинизм – и выживают только сильнейшие? Или, наконец, быть может, оные эпистемы возникают и уходят в результате вмешательства некоей внешней, надчеловеческой силы, некоего Сверхсознания, Бога, в конце концов? Нет ответа.
Одно можно сказать точно: они, эпистемы, действительно сменяются. Та, в рамках которой еще функционирует сознание автора этих строк и (уж простите за амикошонство) Филиппа Соллерса, имеет своим основанием (сколько бы ни говорили о его кризисе и даже смерти) просвещенческий проект, торжество Разума и основанных на нем наук и искусств. Соллерс говорит: «Я писатель, способный видоизменяться и расщепляться в зависимости от различных ситуаций, следуя великой французской традиции века Просвещения. А эта традиция предполагает, что автор в зависимости от обстоятельств может выступать в качестве критика, теоретика литературы или философа». Не столь важно, как, в каком жанре выступает Разум, литературы ли, философии, важно то, что он говорит и исходя из каких ментальных предпосылок.
Именно в этом смысле нет никакой разницы между, к примеру, поэмами Вольтера и его прозой или философскими трактатами. Бунт против Разума, начатый романтиками и продолженный потом авангардистами, разыгрывался в рамках той же самой парадигмы мышления; ни один из них не вышел за пределы, жестко очерченные просветителями. Почитайте, к примеру, тексты французских сюрреалистов – ничего более рационального и умышленного представить себе невозможно.
В рамках этой парадигмы практика «чтения» занимала особое место, на самом верху культурной иерархии. «Просвещение» равняется «слову», «слово» равняется печатному слову, а глумление авангардиста над печатным словом есть апофатическое поклонение главному божеству Века Разума. Можно уличать западноевропейский (в первую очередь) авангард в сознательном ханжестве – и справедливо, только слово «сознательное» тут же сигнализирует нам, в рамках какой традиции находится и разоблачитель, и разоблачаемый. Именно поэтому авангардист Соллерс так легко и элегантно помирился с буржуазной культурой; просто для него слово «буржуазная» имеет вполне четкие исторические рамки; как почти всех бывших соратников, понятие «буржуа» отсылает его к Флоберу, а не к Марксу (сколько бы эти люди ни цитировали последнего). Оказалось, однако, что флоберовский буржуа не столь уж и отвратителен и враждебен: ведь он тоже человек «книжной культуры» (даже если книг не читает) и тоже верит в Разум.
Нынешние же буржуа (а сегодня почти все жители западного мира буржуа по типу своего сознания), если и возьмут в руки книгу, ничего в ней не поймут. Не потому что дураки, нет, конечно же, они просто находятся вне, по ту сторону от печатного текста. Как и все прочее в этом мире, тексты для них носят исключительно утилитарный характер: инструкции, SMS-ки, фейсбуковые мессиджи, поп-книги. Они не несут в себе даже тени великого Разума; мир современного буржуа неиерархичен, хаотичен, случаен, темен. Он антирационален (не следует путать ползучий прагматизм с рациональностью) и антиинтеллектуален. В таком мире истинный революционер – тот, кто сложен, углублен в чтение и размышления, тот, кто возвышен. В общем, тот, кто, по примеру Филиппа Соллерса, возвел свой персональный Шевардинский редут и ежедневно ведет оборонительную войну. И, если верить Мао, эту затяжную войну можно выиграть.
P.S. А вообще-то герой этого текста выглядит, как элегантный пожилой негодяй из французских криминальных фильмов 1970-х.
Одни перстни чего стоят!