Тайна нашего времени

Каждый великий сыщик (а Джаспера Йеллоу, верно, стошнило бы от такого определения его персоны) в какой-то момент должен обрести столь же великолепного преступника, идеального врага, к которому ему суждено «приколоться» не на шутку, – так Холмс обрел профессора Мориарти. Джаспер Йеллоу не избег этой счастливой участи, и осознал он это, напав на след Флинти Пэта, и если между изысканным Холмсом и невзрачным Йеллоу вряд ли имелось какое-либо сходство, то Флинти Пэт был фигурой яркой, если не сказать гротескной, и даже чем-то напоминал Мориарти, а впрочем, не совсем. Во всяком случае, Йеллоу ощутил нечто особенное (не в фигуре Флинти Пэта, а в своем сердце), когда начал свою охоту на Пэта, преступника чрезвычайно верткого, жестокого и наглого, к тому же еще и сумасшедшего, одержимого страстью к самоубийству: Флинти предпринял множество попыток наложить на себя руки. Такой невроз вообще-то крайне нехарактерен для крупных преступников, чье профессиональное умение убивать обычно распространяется и на себя, поэтому, убивая себя, они справляются быстро и надежно. Но у Флинти имелось отвратительное извинение для всех его злодеяний: он якобы делает все возможное, чтобы избавить мир от мерзавца, каковым является, но судьба каждый раз не позволяет ему умереть, убеждая его продолжать свою разрушительную деятельность, по всей видимости, одобряемую роком.

Так, под эгидой рока, под счастливой пыточной звездой самоустранения, Флинти Пэт жил и убивал. Когда он родился, его звали Чарльз Ховард Литтлпэн, отец его служил в полиции Нью-Йорка, мать была домохозяйкой. Жили они скромно, но Чарли не возненавидел своих родителей, по всей видимости, потому, что они были так просты, так заняты насущными делами, что в упор не замечали уродства своего сына – уродства, составляющего вокруг Чарли своего рода сияющую ауру. Они не считали его уродом, потому что у него имелось нормальное тело, вполне сильное и здоровое, чтобы не служить семье обузой. У него также имелись глаза, уши, рот, нос – и все действовало исправно.

Таким образом, они не замечали тяжелых взглядов и кривящихся губ своих соседей по многоквартирному дому – и Чарли ответил родителям благодарностью за их родительскую простоту: всю свою жизнь он старался не убивать копов и домохозяек. Достигнув 18-летия, он покинул дом, после чего регулярно посылал родителям деньги, но навещать – не навещал.

В детстве он не блистал ни талантами, ни дурными наклонностями, и лишь уродство выделяло его из черно-белой школьной толпы: уродство это было неопределенным, но явным: крошечный нос Чарльза казался кончиком некоего вполне благородного носа, который вдруг мощным ударом вбили в глубину белого, собранного в пучок лица. Глаза его, крошечные и тусклые, глубоко лежали под массивными бугристыми надбровьями и были посажены так близко, что, казалось, могут целоваться зрачками или щекотать друг друга ресницами.

Впрочем, ресницы почти отсутствовали. Рот Флинти напоминал рот серой акулы – безгубый, блестящий, с резко опущенными книзу углами. Голова крупная и бугристая, поросшая слабыми и редкими волосами. Короче, фрик, но кто бы мог подумать, что детские свойства детей, то есть распоясанная жестокость детских сообществ вызовет в нем ответную ярость, столь кропотливую и стойкую, что ему удастся более чем на сорок лет растянуть истребление своих бывших товарищей по школе. Делал он это, впрочем, чужими руками, так как к тому времени оставил Соединенные Штаты.

Все эти монстрические качества дремали в нем вплоть до полового созревания, когда выяснилось, что Чарли влюбчив и страстен. Тут-то он, окончательно уяснив себе степень своей непривлекательности, и принял решение, которое в свое время принял Ричард Глостер:

Так что же вы прикажете мне делать?
Стоять под солнцем, любоваться тенью
И о своем уродстве размышлять?
Нет, раз не вышел из меня любовник,
То надлежит мне сделаться злодеем!

В тринадцать лет с ним стряслось нечто, что повлияло на всю его последующую жизнь: он смертельно влюбился в молодую учительницу химии. В ответ она подарила ему дружбу, ограниченную стенами лаборатории, которая ее стараниями возникла в школе. По всей видимости, она стала первым человеком, которому вздумалось подружиться с Чарли. Трудно сказать, что сподвигло ее на это – то ли она была добра, то ли у нее имелся извращенный вкус, впрочем, об ответных чувствах или, скажем, о сексе речи не заходило. Тем не менее эта красивая молодая женщина демонстративно обходилась без любовника или любовницы, и ревнивого Чарли это на первых порах устраивало. Его обожание и благодарность достигли такого накала, что он целиком и полностью посвятил себя химии и бросился в этот едкий омут со всей присущей ему страстью, хотя раньше проявлял безразличие к наукам. Все свое свободное время девушка и подросток проводили теперь в лаборатории: ставили опыты, читали книги по химии, беседовали и молчали. Чарли Литтлпэн проявил поразительные способности. Мисс Элизабет Трейс-Айлендс не сомневалась, что его ждет карьера ученого.

Так среди реактивов и щелочей (по выражению Конан-Дойла) прошло три года – единственные счастливые годы его злополучной жизни. Выяснилось, что он не только талантлив, но и невероятно трудолюбив.

Эту хрупкую молодую женщину с прекрасным лицом и руками, непонятно почему ведущую целомудренный образ жизни, окружала резкая порнографическая аура, она напоминала изысканную японскую гравюру, на которой чья-то школьная рука написала похабный комментарий. Когда она шла по коридорам школы, лица подростков мужского пола искажались скверными улыбками, а девочки обиженно надували губы. Видимо, в душе Бетти Трейс-Айлендс царил чистейший разврат, но не тот, что связан с совокуплением тел, а тот, что наслаждается химическими реакциями. Короче, все в ней возбуждало уродца Чарли. Ему было шестнадцать лет, когда у нее наконец появился любовник, красивый пожилой индус, а вскоре после этого в лаборатории произошел взрыв: Чарли отделался ожогами, а Бетти Трейс-Айлендс умерла мгновенно. Отчего-то на следующий день умер и пожилой индус. Душа ее, должно быть, отправилась в долгое путешествие по таблице Менделеева, а смуглая душа индуса отлетела в родной Мандалай – там, в эпицентре Мандалы, они и встретились, чтобы слились навсегда их бессмертные, беспутные, влюбленные сердца. А Чарли Литтлпэн остался один и пустился в бега. Ему не хотелось беседовать с коллегами своего отца. Наверное, он сгинул бы в пространстве гнилых и холодных улиц, но, к счастью, в его квартале жил человек, незаменимый в таких ситуациях. Звали его Зеро, и он не любил, чтобы люди унывали и сидели без работы.

Чарли встретился с Зеро в патио маленького ресторана. О встрече похлопотали подонки, с которыми Чарли свел знакомство на улице (он по умеренным ценам сбывал им кое-какие результаты своих химических опытов). Зеро сидел за бокалом красного вина, похожий на печального продавца маслин (таким он и был, только вот маслины, то есть пули, он не продавал, а дарил).

– Здравствуй, Чарли, сын копа, – сказал Зеро, с печальным одобрением южанина глядя на лицо Флинти. – Раньше я думал, чего это твой отец такой честный, отчего бы ему не брать в лапу, чтобы порадовать своего сыночка красным спортивным автомобилем? А теперь понимаю: такому, как ты, не нужен красный спортивный автомобиль. Такому, как ты, нужно больше. Намного больше. Господь наградил тебя таким лицом, сынок, что глянешь на тебя и сразу ясно: этот либо сдохнет, либо станет сказочно богат. Предположим второе. Вспомни слова старого Зеро, когда будешь целовать золотую тарелку.

– Я ищу помощи мудрого человека, – произнес Флинти заранее заученную фразу.

– Говорят, ты убил учительницу, чтобы она не досталась пестрожопому. Это поступок, достойный мужчины. Ты помог этой леди сохранить честь. Что ты еще умеешь делать, кроме как убивать учительниц?

Чарли рассказал. Он много чего умел делать. Он мог изготовлять из приличного сырья весьма качественный героин, мог делать другие головокружительные снадобья, а также яды, препараты для допросов, эликсиры правды, медленные, быстрые яды, яды с галлюцинациями и без. Вскоре он уже был загружен работой. И деятельность его недолго ограничивалась стенами подпольных лабораторий, располагавшихся в подвалах выселенных домов.

Мафиозный князек Феликс Бельграно, известный под кличкой Зеро, как ни странно, полюбил уродца Чарли: видимо, следуя обычаю королей, он желал окружать себя уродами. Зеро считал, что Чарли послан ему Богом, он даже потребовал, чтобы Литтлпэн принял истинную веру, отрекшись от лютеранской ереси. Крещение состоялось в знаменитой церкви св. Людовика, часто предоставляющей свой интерьер для съемок триллеров, напротив небоскреба, украшенного числом 666. Флинти Пэт, благодарный, как всегда, никогда не поднял руку на своего крестного отца Зеро, только вот священник церкви св. Людовика отчего-то умер на следующий день после крещения и был найден с совершенно синим лицом.

У Чарли появилось два прозвища: его называли Флинти за жестокость, и Пэт, потому что он стал любимым домашним чудовищем Зеро. Флинти проявил способности к придворным интригам, действовал ядами: в отличие от большинства своих соотечественников-американцев, он не любил музыку выстрелов, предпочитая тишину, и был отравителем, оставившим далеко позади себя смутные тени Тофаны и Борджа. Вскоре он стал правой рукой Зеро – рукой, которая чаще нажимала на поршень шприца с отравляющим веществом, чем на стальной курок. Он оказался трудоголиком в своих злых делах. Словно ядовитый скорпион на службе простого южного царя, он без устали способствовал процветанию клана Бельграно, расширению зоны влияния Зеро и уменьшению срока жизни его конкурентов по бизнесу. Параллельно он под подставными именами продолжал изучать химию в колледжах разных штатов. Вкладывал силы и деньги в фармацевтические заводы и компании по всему миру.

Лавина косметических операций прокатилась по его страшному лицу, и, наверное, пластическая хирургия сделала бы его не только неузнаваемым, но и красивым, если бы результаты этих усилий не искажались рискованными химическими опытами, которые он ставил на себе. Впрочем, он больше не казался уродцем – теперь это был импозантный господин, на вид много старше своих лет, но не без шарма, а издали даже внушительный.

Феликс Бельграно умер от старости, умер с привкусом красного вина на усталых губах простого человека, а Флинти Пэт покинул Соединенные Штаты. На более экзотических берегах к услугам его стали прибегать диктаторы и их враги, мятежники из жарких стран. Говорят, в Латинской Америке его называли «Пиранья», а также называли «отравителем рек», поскольку он, по просьбе одного военного правителя, отравил реку, на труднодоступных островах которой гнездились повстанцы. После этого он с присущим ему цинизмом назвал возглавляемую им фармацевтическую компанию RIO PHARMA Ingeneering Ltd.

Тогда-то им и заинтересовался Интерпол. Наконец-то полиция составила себе хоть и весьма фрагментарный, но все же леденящий душу образ этого персонажа, прежде долго действовавшего в зоне неразличения. Флинти признали особо опасным прежде всего потому, что он оказывал услуги плохим режимам и террористическим группам, и считалось, мог способствовать появлению в этих недобрых руках химического оружия. По его следу пустили суперищейку – сероглазого Джаспера Йеллоу.

Мы не будем рассказывать о том, как Джаспер Йеллоу охотился на Флинти Пэта. Мы же не в криминальном романе, в конце концов, а в мистическом рассказе в жанре «туман против антрацита» или «серое против черного». Англичанин против американца – разве это не логично? Ведь Англия – мать Америки и, значит, обязана хотя бы изредка пожирать своих детей. Оба страдали сплином, но сплин бывает белым, серым и черным, а также различают две вкусовые разновидности сплина – пресный и кислый. Джаспер Йеллоу представлял собой серый и пресный сплин, а Пэт – кисло-черный.

Флинти Пэт являл собой крайне редкое в криминалистике сочетание двух типов преступника – он был одновременно бандитом и серийным убийцей. Еще работая в банде Зеро, он втайне от своих братьев по мафии совершал убийства, не имевшие никаких прагматических мотивов. Как правило, он убивал (чаще всего отравлял) кого-нибудь сразу же после очередной своей неудачной попытки самоубийства. Иначе как ритуальными жертвами, возлагаемыми на алтарь психоза, это не назовешь.

Они почувствовали и прочувствовали друг друга на расстоянии: один – идя по следу, другой – заметая следы. И они поняли друг о друге кое-что, не видя друг друга. Флинти понял, что за ним увязался серый кристалл, непрозрачный дымчатый топаз, и что стряхнуть его с хвоста будет нелегко. Йеллоу понял, что в душе Флинти цветет нежный цветок, цветет наивным младенческим цветом, и то, что этот цветок оскорбили, – не вина оскорбленного, не вина оскорбивших, а вина тех ядов, которыми пропитали почву сада. Только из-за этого ландыш сделался росянкой. Просто-напросто произошла мутация. Флинти Пэт, дитя отравленного мира, всего лишь хотел довести интоксикацию всего до логического предела. Они почувствовали на расстоянии тоску друг друга – две различные, но одинаково беспредельные тоски сошлись в схватке.

Два года Джаспер Йеллоу сплетал силки для Флинти… И вот все срослось, и следовало теперь только ждать. Он знал свое дело. Переутомленный этой трудной работой, потребовавшей от него предельного напряжения ума и находчивости, Джаспер решил дать себе короткий унылый отдых и съездить в родной Дверн над Твидом – там у него имелась старая ферма, оставшаяся в наследство от нескольких поколений аграрных предков. Он собирался зайти в паб и подстричь живую изгородь, поджидая того мига, когда Флинти забьется в его силках. Он прибыл в родные края, выпил темного пива в пабе, немного посмотрел футбол вместе со стариками, вышел и пошел к родному дому.

Пахло торфом, дерном, дерьмом, яблоками, самой зеленой в мире травой и мокрым красным флагом, который отчего-то висел над пабом. У его дома стоял красный спортивный автомобиль, возле которого какой-то тип в черном костюме прикуривал сигарету.

Джаспер подошел к нему:

– Как вам в наших краях, мистер Пэт? Говорят, у нас самая зеленая в мире трава и самое серое небо.

Пэт повернул к нему свое измученное лицо, вынул пистолет и направил его в лоб Джаспера.

Он выглядел щеголем. Под элегантным пиджаком пылала ярко-желтая шелковая рубаха.

– Тебе нравится моя рубашка, Джаспер? – спросил Пэт. – Я надел ее в твою честь. Скоро она будет забрызгана твоей кровью.

Джаспер не испытал страха, но лицо его стало как сыр, забытый на солнце, – твердым и потным. А Пэт дергался, словно изнутри его били палкой.

– Не бзди, парень, я пошутил, – молвил он. – Я не собираюсь убивать тебя. Этот пистолет… Я не выстрелю, не бойся, я не люблю огнестрел. Я никогда не стреляю, ясно тебе? К тому же еще одно… Я не убиваю копов. Ясно тебе? Никогда. Никогда не убивал копов. А ты – коп, Джаспер. Так что ты в полной безопасности. Этот пистолет, он здесь просто для того… чтобы мы чувствовали себя как в кино. Ведь все любят кино, я прав или нет? Ты любишь кино, Джаспер?

– Нет времени смотреть… Работы много, – невзрачно произнес Джаспер Йеллоу, глядя на свои облепленный глиной сапоги.

– А ты посмотри… Посмотри… Только не на экран, а сквозь экран посмотри, Джаспер. Там много увидишь, очень много… Больше, чем в жизни. Правдивее. В самой фиговой долбаной ленточке ты такое увидишь, если глянешь насквозь!..

Он странно приплясывал, раскачивая своей белой огромной головой, чем-то похожий на взбесившегося Хампти-Дампти, которого в России почему-то называют Шалтай-Болтай, хотя могли бы называть и Гоголь-Моголь (от Гога и Магога, слившихся в одном существе). И припевал:

Flinty Pat is not so bad!
Флинти Пэт – обут и одет!

– Джаспер, Джаспер, я ведь не такой плохой. Я не только убивал. Я занимался благотворительностью. Я башлял больницы для детей, больных шизофренией. Я строил роскошные приюты для уродов. Я построил тысячи прогрессивных психиатрических клиник. Ты никогда никого не любил, Джаспер, а я соткан из любви. Половину своего состояния я отдал на сохранение дождевых лесов.

– Я знаю, – сказал Йеллоу.

– Знаешь? Ну да, конечно, знаешь. Ты же ведь мастер разнюхивать и выведывать, Джаспер. Ты знаешь про мои добрые дела и все же висишь у меня на хвосте. Ты ведь очень хочешь, чтобы такой парень, как Флинти Пэт, корчился на электрическом стуле? Или чтобы Пэту сделали смертельную инъекцию добрые специалисты в белых халатах? Или чтобы я до конца своих дней смотрел порно в одиночной камере и дрочил? Ты этого хочешь, Джаспер? Зачем ты это делаешь? Я знаю зачем. Все потому, что у тебя болит душа, и тебя отпускает, только когда ты настигаешь жертву. Так? Ты такой же, как я, Джаспер. Ты хуже меня. Но я скажу тебе пару слов в утешение. Я тоже хочу всего этого. Инъекция, электрический стул, порно в камере – я на все согласен. Я сдаюсь, Джаспер Йеллоу. Флинти Пэт складывает свои яркие уродливые крылья. Ты рад?

Джаспер кивнул. Дуло пистолета по-прежнему торчало у него перед глазами.

– Ты все разведал, англичанин, – сказал Флинти Пэт. – Ты все разведал про мои злые дела и даже про добрые, а они были засекречены получше злых. Но про главное мое преступление ты ничего не знаешь, Джаспер Йеллоу. Оно такое, что тебе и во сне не приснится. И ты о нем ничегошеньки не знаешь, smarty British boy. Хочешь расскажу?

Джаспер кивнул.

– О’кей. Но только прежде чем я это сделаю, хочу попросить тебя о маленьком одолжении. Расскажи мне коротко какое-нибудь свое дело. Ты же типа Шерлока Холмса, правда? Побудь немного доктором Уотсоном. Дай мне пример своей смекалки. Похвастайся.

Джаспер Йеллоу помолчал. Затем в лице его обозначилось нечто, что светилось на нем в те редкие минуты, когда он одиноко смеялся, запершись в туалете.

– Ну что ж. Постараюсь развлечь вас, мистер Пэт, – произнес он вежливо и без улыбки. – Шерлок Холмс использовал дедуктивный метод. Этот метод – литературная фикция, это всем известно. В нашем деле он никогда не используется. И все же один раз мне удалось применить его. Один раз в жизни я был Шерлоком Холмсом. Я заподозрил, что в некоем богатом доме произошло убийство. Кое-что навело меня на подозрения. Там жила большая семья. Я стал бывать там под разными предлогами. Подружился с некоторыми членами семьи. Один из них слыл поэтом. В меру известным в некоторых кругах. Как-то раз мы беседовали о поэзии за чаем. Он сказал: «Всем поэтам ведомо, что поэзия заключается в случайно услышанных фразах. Вот, например, фраза: „Эта гнида лизала мрамор в белом кабинете“. Данная фраза вдохновила меня на поэму, над которой я сейчас и работаю». Я поинтересовался, где он слышал эту фразу. Поэт не помнил. Мне удалось раскрыть преступление. Чтобы выяснить, кто убийца, мне следовало понять, в какой из многочисленных комнат дома совершилось убийство. Я понял это, сопоставив несколько случайно услышанных фраз. В усадьбе жили две собаки, Пигги и Порк, действительно похожие на больших серо-розовых свиней. Их там все любили, кроме одной старой служанки (конечно, это была старая негритянка, живое напоминание о добрых колониальных временах), она называла этих собак исключительно гнидами. В усадьбе имелся некий белый кабинет: стены белые, снизу украшены полоской цветного мрамора. Я вспомнил фразу, сказанную невзначай хозяйкой дома, о том, что Пигги все время ошивается на кухне, когда готовят мясо, потому что Пигги очень любит лизать кровь. Кто мог сказать фразу о гниде? Ту самую фразу, что вдохновила поэта? Только чернокожая служанка. О ком? Об одной из собак. Зачем собака лизала мрамор в белом кабинете? Потому что на мраморе остались мелкие капли крови, невидимые, затерявшиеся среди ярких прожилок пестрого камня. Я понял, где произошло убийство. Из этого вытекало, кто убийца. Тело мы нашли в цветнике.

Флинти Пэт снова дернулся, словно его ударили палкой по почкам.

– Твоя сказка – пустышка, – сказал он. – Ненавижу такие вещи. Бесполезный факин шит. Или ты так шутишь, Джаспер? Это и есть знаменитый английский юмор, так называемый «сдержанный»? Тебе что, показалось, что я пернул и напустил в твой родной воздух слишком много пафоса? Тебе захотелось охладить атмосферу, да? Но я американец, и я люблю пафос. И в том, что ты сейчас услышишь, будет столько пафоса, что тебе покажется, что пернул не просто Флинти Пэт, а гигантский Флинти Пэт размером с земной шар. Я мог бы сделать так, что твой визг лился бы у тебя из ушей, потому что визжал бы сам твой мозг, и это длилось бы, пока ты не обернулся бы трупом, более желтым, чем твое имя и моя рубаха вместе взятые. Я мог бы сделать так, что ты сам лизал бы долбаный мрамор своей собственной надгробной плиты, пока не вылизал бы в ней ямку в форме своей дохлой задницы. Вместо этого я хочу открыть тебе свою тайну. Я совершил преступление против всего человечества, Джаспер. Я утаил от человечества возможность спасения. Ты знаешь Флинти Пэта, бандита и серийного отравителя. Но ты не знаешь еще одного, третьего, Флинти Пэта – великого алхимика. Мне открылась тайна тайн. Случайно. Я не стремился к ней. Я искал лишь новые яды, новые пыточные препараты. Но таинственный юмор Вселенной – ох, парень, этот юмор совсем не «сдержанный», он не похож на юмор Джаспера Йеллоу, скорее напоминает остервенелый юморок панка – так вот, этот юмор Вселенной заставил ее открыть мне секрет панацеи – того эликсира, что веками искали алхимики в своих кельях. Философский камень. Эликсир бессмертия, превращающий в золотой свет человеческие сердца. Ключ к Превращению. Наш мир – ад, а люди – демоны. И мир этот на краю гибели, туда ему и дорога, потому что ежели он не погибнет, то станет так страшен, что ужасы древности покажутся детским писком. Ты никогда не задумывался, Джаспер, почему люди – это гниды, которые лижут и лижут кровавый мрамор в своем белом жутком кабинете? Задумывался? Ответ прост: им было слишком трудно выжить. Они пропитаны страхом до корней. Они так боятся расслабиться, что любой рай превратят в ад, лишь бы не утратить своей долбаной способности к мобилизации. Все хорошее ослабляет их, поэтому они никогда не допустят ничего по-настоящему хорошего. Идея нового человека… Без боли, без смерти, без уродства… Блаженство человеческой радости, чистой как свет. Такие, как ты, не верят в это. Такие, как ты, отравили скепсисом весь мир. Но это потому, что вы невежды. А я ученый, Джаспер. Химия может все, если ее выпустить из лабиринта человеческих страстей. Я нашел формулу… Всего лишь вещество. И не такое уж сложное. Но я утаил его от человечества, потому что оно не заслужило счастья и исцеления. Я уничтожил формулу и все расчеты. Оставил только одну каплю. Я назвал ее «Слеза Боттичелли». И сегодня утром я выпил эту слезу. Хочешь взглянуть в лицо нового человека?

Джаспер взглянул.

В лице Флинти Пэта, где сплелись унижение, уродство, оскорбление, злоба, гордыня, боль, вдруг проступило на миг словно бы золотое личико, прекрасное как сон, чистое как лицо ребенка, и мудрое как лицо бога, – проступило на миг и исчезло.

– Трансформация началась! – сказал Флинти Пэт. – Я становлюсь совсем другим… незнакомым мне самому существом… Я, – он перевел взгляд на пистолет, который держал в руке. – Я никогда не убивал копов. Я никогда не стрелял. Но… я, кажется, уже не Флинти Пэт, я освобождаюсь от себя… Так становится легко. И теперь… Теперь я могу…

Джаспер Йеллоу упал в самую зеленую в мире траву.

2009

* * *

Опубликовано в: Русская проза. 2012. Выпуск Б. С. 151–159.