Мюнхен–Берлин. Художник, инженер, путешественница
Девятое февраля. Около одиннадцати – звонок. Мужской голос: Меня зовут Кики. Ты завтра едешь?.. В восемь сорок пять?.. Во сколько надо быть?.. От Мариенплатц на электричке сколько до тебя?.. Где встретимся?.. Сколько берешь за провоз?.. Ты завтра точно едешь?..
Кики по два раза переспрашивает все подробности, указанные в объявлении.
Второй звонок в тринадцать часов: Это Кики. У меня чемодан.
– Какого размера?
– Не могу сказать.
– Примерно?
– До таза.
– Высота таза зависит от твоего роста.
– Метр восемьдесят пять.
– Чемодан мягкий? Придавить можно?
– Можно.
Шестнадцать часов: Это Кики. Тебе пришел запрос о брони?
– Нет. Я выхожу из дома, через час вернусь, проверю.
На кладбище на снег кладу розы с тюльпанами, зажигаю красную свечу.
Звонит мобильный: Свен. Со Свеном мы договариваемся за минуту.
Восемь часов вечера: Это Кики. я отправил запрос.
– Да.
– Куда ты едешь?
– В Берлин. В центр Берлина, через Шарлоттенбург. А куда тебе?
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Пока не узнал. Узнаю.
Далее: Феликс.
Я: Тебе сколько необходимо места?
– Ты о том, кто поедет? У меня рост метр восемьдесят.
– Нет, о багаже. Обещался некто с чемоданом…
– Рюкзак, сумка.
– Ты не сам за рулем? На сайте ты числишься как водитель.
– Машина у меня есть, но в этот раз поеду с тобой.
– А то бы ехали друг за другом. Завтра продолжим разговор. У нас в распоряжении – шесть часов.
Двадцать пятнадцать: Это Кики. У отца резко подскочило давление. Его срочно нужно отвезти в клинику. В Берлин не еду.
Ѻ
Свен коренастый, округлый, рыжий, со светлой кожей. В его тридцать два года у него детское лицо, беленькие зубы. «Хороший мальчик», правильный, скучный.
Феликс худой, в джинсах, вязаном кардигане под свободной курткой с капюшоном. На нем большие квадратные очки в массивной металлической оправе. Борода с седыми вкраплениями. На плече – цветастая сумка с провиантом, которую он в машине ставит себе под ноги.
Рафаэла высокая. Южный тип, длинные, каштановые волосы. Улыбаясь издалека, обнажает выпирающие резцы, между ними — очаровательная щель, лихая и застенчивая.
Я: Вот идет Рафаэла.
Феликс: Вы знакомы?
– Вчера пообщались по телефону.
– Как ты поняла, что это она?
– Похожа.
У Рафаэлы на шее – серебряная подвеска: Сверху семисвечник, под ним звезда Давида, переходящая в восмьерку – знак бесконечности?
Я – Феликсу: Ты живешь в Берлине?
– Да.
– И тебе он подходит?
– Да! В одном Нойкёльне (прим.: городской район Берлина) какое сногсшибательное разнообразие! Выходя на улицу не то, что удивляешься, а испытываешь шок. Мюнхен более однообразен, гомогенен, в нем практически нет субкультуры.
– Нойкёльн меняется, селится все больше студентов, «белых».
– Да. Кройцкёльн (прим.: район на границе Кройцберга и Нойкёльна) в моде, кое-где говорят уже только по-английски.
…В отличие от Кёльна или Берлина в Мюнхене художник-бессребреник выделяется, тебя осуждают. В Берлине же много таких, в этой массе ты растворяешься, там легче быть бедным, тебя не дергают, на крайняк можно жить на «Хартц фир» (прим.: пособие по безработице).
Свен, с отвращением: Тфу!
Я – Свену: Это было бы не для тебя?
– Нет! Я сам работаю, считаю, что и другим не вредит.
– Кем работаешь?
– Инженером, на «БМВ».
– Ого.
– Я люблю качественные, добротные автомобили.
– Учился в Мюнхене?
– Нет, в Берлинском техническом университете.
– Читала, что в Германии мало инженеров.
– Судя по численности студентов – наоборот. На лекциях их сидит по полторы тысячи, на семинаре по тридцать пять – сорок.
– Есть ли смысл ходить на лекции?
– Многие на лекции не ходят, теорию учят самостоятельно, ограничиваются семинарами – практическими занятиями, на них проводятся расчеты. Я был младшим научным сотрудником у профессора и сам преподавал, вел семинары.
– Такая система обучения эффективна?
– Нет. Система ухудшилась. Вместо диплома ввели бакалавриат. Уровень образования упал. Студенты плохо учатся, а преподаватели ставят завышенные оценки.
– Зачем?
– Чтобы не отставать от «Эй плюс» американцев.
– Это что?
– Оценка, соответствующая нулю и семи десятым по германской шкале баллов.
– У тебя – бакалавр?
– Нет, я был среди тех, кто еще защитил диплом, учился по-настоящему и что-то умел. Чтобы улучшить ситуацию в университете, установили проходной балл – два и восемь.
– Как называется твоя специальность?
– Транспортная техника и планирование дорожного движения. Я – инженер по системам кондиционирования.
– Ты и в школе был отличником?
– Нет. В школе учился средне, итоговая оценка у меня была тройка. Некоторые, по итоговой оценке опережавшие меня, учебу не выдержали и бросили ее. Я окончил ее с оценкой один и три.
– За счет чего производители автомобилей выживают? Конкуренция жесткая…
– Да, но в то же время автомобилестроители – БМВ, Мерседес, Ауди – предоставляют друг другу для изучения детали и целые машины.
– Что, просто шлют конкурентам – на вам, пожалуйства, копируйте себе на здоровье?
– По «заказу». Из одной компании позвонят в другую и попросят прислать такую-то деталь. У себя ее и изучат.
– Трудно поверить.
– Все равно пройдет несколько лет, пока смогут повторить чужую новинку. Смежные производства, между тем, поставляют автогигантам одинаковые узлы – унифицированность снижает расходы. А это дает преимущество на мировом рынке, перед Японией, например.
– Так скоро дойдет до совместного производства?
– Пока не дошло, но германским компаниям было бы целесообразно производить автомобили совместно или закупать друг у друга узлы: чем больше серийность, тем дешевле производство и тем больше прибыли получаешь со станка. Ознакомиться с продукцией конкурирующих фирм стоит еще и потому что, если те по определенным деталям не ахти как стараются, то и самому надрываться нечего.
Я – Феликсу: У тебя – какая машина?
– Мерседес.
– Вау.
Феликс, скромно: Класса «А». Я ездил на «Жуке» (прим.: автомобиль «Фольксваген»), на «Утке» (прим.: «Рено 4») – это были машины для души. А Мерседес выполняет свою функцию, это – семейный автомобиль.
– Живешь на севере, машина – южная…
– Не буду отрицать, что начинаю ценить комфорт. В Мюнхене, по крайней мере, комфортнее, чем в Берлине. Я прожил в Мюнхене двадцать лет, затем учился на художника в Кёльнской Высшей школе медиа. С подругой из Кельна переехали в Нойкёльн.
– Из Кёльна в Нойкёльн?
– Да. Мы выбрали район по названию.
– Как эмигранты в Америке – Нью-Йорк…
– Да. В Нойкёльне мы провели пять лет. А когда пять лет тому назад родился сын, мы переехали в Шёнайхе. Мое рабочее место – в Кройцберге.
– Кем работаешь?
– У нас агентство по разработке и созданию веб-сайтов.
– В Кройцберге беспокойно.
– Да. Наш офис регулярно обчищают воры: помещение на первом этаже, окна широкие, в них видна шикарная техника Макинтош.
– Офис не защищен? У вас нет стальной двери?
– Стальную дверь взломали. На следующий день мы вызвали ремонтника, тот сварил, но взломщики вернулись через ночь и разрезали дверь так, что она разогнулась бабочкой. Вскрыли стальной шкаф. После этого инцидента мы с компаньоном купили уже не компьютеры, а ноутбуки, завели несгораемый шкаф. На ночь мы прячем ноутбуки в него. Но к нам все равно забираются.
– Серьезная статья расходов…
– Да. Ежегодный ущерб от краж равен семи-восьми тысячам евро.
– Сигнализацию поставить не пробовали?
– Пробовали. Полтора года стояла сигнализация полиции. Заходя в офис, мы забывали отключить ее и вызывали сигналы тревоги. Своими ложными тревогами мы быстро надоели полицейским. Как только мы перестали пользоваться сигнализацией, нас опять обокрали.
– Вы застрахованы? У вас из-за повышенного риска, наверное, дорогой тариф?
– Страховая компания отказалась страховать нас – ей слишком часто приходилось покрывать наш ущерб. Мы с трудом нашли нового страховщика.
– Агентство – не глобальный игрок?
– Нет, пара штатных сотрудников, остальные – фрилансеры. На оплату текущих расходов в месяц нужно зарабатывать шестнадцать-семьнадцать тысяч евро. При этом даже крупные компании-клиенты нашего агентства ужимаются, нацелены экономить деньги, это чувствуется.
– У тебя свободное время бывает?
– Свободного времени маловато. Будучи начальником, работающим на свой страх и риск, индивидуальным предпринимателем, ты неотрывно включен в процесс, склонен любой промежуток времени заполнять очередным делом – а надо ведь уделять время и семье, жене, обожающей ходить по барахолкам и антикварным магазинам, и сыну.
…На днях, с утра лежа в кровати, жена уже спустилась на кухню, сын перечислил, кого мама любит больше всего: во-первых, кошку, во-вторых, сына, в-третьих, дедушку, в-четвертых, Феликса, то есть, меня. Я в этом списке неизменно занимаю последнюю строчку. Взбудораженный?, сын поднялся, подошел к матери: «А можно, я буду первым?»
…Кстати говоря, ссоры между женами и свекровями – плод чистой ревности.
Ѻ
В машине не греет отопление. Свен с заднего сиденья подсказывает, какие нажимать кнопки – безрезультатно:
– Кажется, сломалось.
Рафаэела кутается в одеяло, Феликс, спасаясь от холода, пьет травяной чай с пряным запахом. Сидит, скрестив ноги.
Я: Ты гибок. Не больно?
– Нет. Я медитирую, привык сидеть в этой позе.
– Отходишь от работы?
– Ненадолго. Чтобы основательно отойти от работы, лучше уехать. Далеко! Заботы, считается, передвигаются со скоростью тридцати километров в час. Если ты из Мюнхена удрала от них в Берлин, они догонят тебя через день. Бежать от забот следует в страну, совершенно не похожую на твое место проживания.
Рафаэла: А я уезжала далеко.
Феликс: Куда?
– В Боливию.
– Почему именно туда?
– Мой отец – боливиец.
– Он живет в Боливии?
– Да. Мать с ним познакомились на вечеринке. Ей было двадцать восемь, ему – двадцать один. Они вместе провели ровно одну ночь, отношений между ними не было. Он для отцовства был молод, и она воспитывала меня одна. Выросши, я захотела увидеть отца. Вычислила его на Фейсбуке, написала ему. Он пригласил меня, и я съездила в Боливию.
– И как?
– Впечатления ошеломляющие. Боливия огромная. Одно озеро Титикака площадью со всю Баварию.
– А отец?
– У отца нет семьи. Есть несколько детей от разных женщин. Кого-то из детей он ни разу не видел. Он любит кататься на мотоцикле. Взял меня с собой в опасную дорогу с горы. Я сидела за ним без шлема, в легком летнем платье, которое так и трепалось на ветру. С этой дороги многие срываются вниз, разбиваются, на мотоциклах, на велосипедах. Их там дают в прокат.
…Это было моим первым дальним путешествием. Позже я пару раз посетила Израиль, Египет, Нью-Йорк. Италию, Францию, Испанию.
– Как ты финансировала эти поездки?
– По три месяца работала в детских садах, месяц отдыхала. Воспитательниц ищут всегда и везде, устроиться не проблема. Продержаться в садиках – тяжело. Постоянно идет борьба среди коллег, кто сильнее привяжет к себе детей, выдвигаются где гласные, где негласные требования встроиться в коллектив, участвовать в совместном времяпрепровождении. Я уже не хочу работать воспитателем.
– Какие у тебя планы?
– Учусь в средней школе около Одеонсплатц. Хочу получить специализированный аттестат зрелости, а после этого учиться истории искусства, работать журналистом. Могу представить путешествовать и писать об этом.
– А семья? Семью при такой непоседливой жизни не заведешь.
– Да, семью хотелось бы, но пока я не встретила ТОГО.
– Когда найдешь, тщательно приглядывайся к претенденту. Посмотри на него дважды, чтобы был НЕ ТОЛЬКО красивым, привлекательным, а любящим. Лишь с таким выдержишь тяготы семейной жизни.
Я: Не помешает и трижды…
Феликс: Не чересчур пристально, а то передумаешь!
Свен: Раньше было проще. Карьеру делали мужчины, жены сидели дома, воспитывали детей. Нынче карьеру сделать хотят все, в том числе женщины.
Феликс: Они связывают свою судьбу с мужчинами, карьеру не делающими – зато умеющими готовить.
Я: Верно, да!
феликс – Рафаэле: Журналистов море. Мало будешь зарабатывать. Может быть, учителем?
Рафаэла: У меня уже в детстве сочинения были на восемь страниц, с рисунками. До сих пор, когда мне с чем-нибудь надо справляться, я записываю свои мысли, и мне становится легче.
– Это – принцип дневника. Я дневник вел несколько лет, мне помогало. Что ты читаешь?
– «Измеряя мир» Даниэля Кельмана. Предпочитаю исторические, документальные романы.
– Да, они обрели популярность.
Свен: Среди женщин…
Рафаэла: Мне недавно подарили книгу. Приятель специально зашел в книжный магазин, проконсультировался, ему рекомендовали «книгу для женщин». Но мне эта книга – никак.
феликс: «Женская» – не критерий.
Рафаэла: Половина человечества – женщины. Точно так же можно рекомендовать «книгу для очкариков» – понравится ли такая книга Катарине или тебе, Феликс? Сомневаюсь… Я с удовольствием читала Фромма – «Искусство любить». Правда, в переводе. На английском языке.
Феликс: Это не роман, а специальная литература.
Рафаэла: Да. Что до писательства, то у меня перед глазами есть пример – моя тетя пишет сценарии. Денег у нее никогда нет. Купила себе обувь и вернула – нужны были деньги. Она мне советует учиться чему-нибудь «разумному», чтобы жить нормально. Увлекательно бы работать на кино.
Феликс: Единицы пробиваются до стоящих фильмов – в основном работают на телевизионный конвейер, мыльные оперы. Ты очень должна быть уверенной в своем деле, очень его любить, чтобы работать в творческой профессии, ты должна быть готовой отказаться от всего ради занятия ей.
…Многие из моих однокурсников ушли в коммерцию, прикладные области, в дизайн, ради «брэд энд баттер» – чтобы кормить себя и семью. Другие преподают, и я об этом размышлял, недалеко от нас есть учебное заведение. Но меня отпугивает то, что я наблюдаю у друзей, преподающих – разобщенный коллектив, мелкая междоусобица. В чем, однако, самый большой минус – даже при условии, что человек преподает всего два дня в неделю, он все остальное время ничего уже не творит – обеспеченность, хоть и элементарная, развращает. Ты расслабляешься, ни к чему уже не стремишься. Настоящее искусство – о жизни и смерти, его творят в экстремальной ситуации. Почти все великие художники жили и умирали в нищете.
…Два процента моих однокашников стали художниками, один процент живет со своего искусства, но они подстроились под рынок, штампуют ходовой товар, на них работают другие, осуществляя их проекты – мастерские у них как цеха. Искусство для них – бизнес. Если же художнник производит нечто невостребованное, что никому не интересно и не покупается, то нечего расстраиваться и обвинять общество или потенциальных покупателей. Ныть не стоит – считай, что ты в таком случае работаешь для себя. – Со вздохом: Сколько было нищих художников, работы которых после их смерти хорошо стали продаваться, принося приличные деньги…
Ѻ
Середина пути. В кафе-ресторане над автобаном Свен заказывает пирожное и шоколад, спокойно садится, ест и пьет. Довольно улыбается:
– Люблю пирожное.
Удовлетворив физические потребности, Свен открывает капот машины, ощупывает шланги отопления:
– Горячие, значит, внутри что-то не то – термостат или электрика.
Простояв минут десять на стоянке с включенным двигателем, машина немного отогревается. В бардачке я нахожу инструкцию, по ней выясняю, что Свен, пытаясь привести в действие отопление, указал нам не те кнопки. Налаженное мной по инструкции отопление срабатывает аж дымится. Согреваются замерзшие конечности, наваливается сонливость, тем более, что мы попадаем в пробку, по которой ползем с черепашьей скоростью.
Я, шутя: …Зато поподробнее рассмотрим пейзажи бывшей ГДР.
Свен: Моей родины…
– Ты помнишь воссоединение?
– Я родился в восьмидесятом году. Когда оно произошло, в восемьдесят девятом, мне было всего девять лет. Мы с родителями были против воссоединения.
– Почему?
– У меня в детстве было ощущение защищенности. Как бы ни сложилась моя биография, государство не дало бы мне пропасть. С воссоединением начался перевод экономики на рыночные рельсы. Заводы, предприятия стали перестраиваться и закрываться. Возникла угроза увольнения родителей с работы. Все дети боялись, что их родители окажутся безработными.
…Мы гордились своим государством, полагали страну независимой, сами себя обеспечивали, нам западные товары были не нужны.
Я: Люди не знали, как дела обстояли в действительности? Они не были в курсе о способах добычи валюты ГДР – о принудительном обмене денег при въезде, выкупе политических заключенных ГДР Федеративной Республикой, производстве ширпотреба в ГДР для продажи на Запад? Тетя моего отца в Плауэне (прим.: город в Саксонии, б. ГДР) на дому шила одежду на фирму «Отто» (прим.: западногерманская посылочная фирма), рубашки в модную тогда коричневую клетку.
– Нет, в курсе не были. И не любопытствовали. Мы и не нарушали законы, хотя мы смотрели западное телевидение, это было запрещено. Я смотрел по SAT-1 «Звездные войны». В школе, играя, мы изображали их персонажи, учителя глядели на это сквозь пальцы, к родителям не приставали, откуда это у нас, а могли бы.
– Это было к концу ГДР. А поколения до тебя?
– Да-а-а… Но если бы мама прошлась по улице с пакетом из «Альди» (прим.: сеть западногерманских супермаркетов) в руках, неприятности были бы большие.
– Если тебе было девять, ты с самим государством, с системой особо не соприкасался. В «Народной армии» не служил.
– Я вообще в армии не служил. Проходил альтернативную службы.
– Где?
– В доме престарелых.
– Ух ты. Я слабо представляю тебя на социальной работе, среди старичков.
– Я изначально хотел на военную службу, в Бундесвер, но моя девушка поскандалила, вынудила меня подать заявление на альтернативную. Там к тому моменту разобрали все сносные места, осталось одно это, еще и далековато от нашего дома, в пятнадцати километрах. Добираться было неудобно, но мне ни на дорогу, ни на жилье не давали денег. Могли предоставить комнату в самом доме престарелых, но я от нее отказался. И летом, и зимой ездил туда на велосипеде.
Мало того, в тот период, когда у них работал я, был недобор медсестер, и меня заставляли заниматься уходом за престарелыми, по которому у меня не было никакой квалификации.
Рафаэла: В доме престарелых я тоже работала – три года. Разочаровалась. Поступая, думала, что буду сидеть с людьми, общаться с ними. Но времени на это не хватало. У меня была любимая старушка девяноста трех лет, она при мне умерла. Перед смертью она сказала: «Не понимаю, зачем тебе эта работа. Ты молода, жизнерадостна… для тебя это – не то!»
…Тот дом – элитный, расположен в центре города.
Феликс: Тебе наследство никто из стариков не оставил?
– Нет. К моему изумлению жила в этом доме и бывшая спортсменка, олимпийская чемпионка по легкой атлетике, она участвовала в играх в восмьидесятые годы. Так она и в возрасте была в отличной физической форме, ходила быстро, я еле за ней успевала.
…В доме было много страшного, но и смешного. На сорок старух приходилось три старика, один из которых к тому же был женат. Эти супруги старше восьмидесяти жили в одной комнате. Они часто шумно ссорились.
Чем люди старше, тем меньше они сдерживаются в выражениях, а одинокие ожесточаются.
К одной бабульке прибежал старик с букетом красных роз. Лет шестьдесят тому назад он женился на ее подруге. Та умерла, и теперь его осенило, что он женился не на той женщине… бежал по коридору с букетом, с него на ходу сыпались лепестки. А начальник дома был геем. Любил классическую музыку, слушал ее целыми днями напролет.
…Старики возвращались в прошлое, в тот возраст, когда им причинили до старости не осознанные, не залеченные обиды. Они и в том как дети, что с ними нужно играть спонтанный театр. Ты исполняешь то одну роль, то другую, и они, ничего не утаивая, рассказывают тебе все. Одна старуха утром возмущалась: «Я проснулась с тремя мужчинами!» Я ей на это: «Вы бы одного отдали мне!»
Иногда они делают вид, будто они глупее, чем они есть на самом деле.
Свен: О да! И живут они в своем прошлом, путая окружающих с людьми, встреченными раньше. Одна из «моих» все утверждала: «Я узнаю тебя, да, блондина, ты вечно увязывался за девками, помню ведь!» Она при этом показывала на меня пальцем. Другая принимала меня за ребенка. Когда я натягивал ей носки, она норовила погладить меня по голове, я уворачивался, как мог.
К девяностолетнему старику в комнату положили восьмидесятишестилетнего, на глазах превращавшегося в немощный овощь. Девяностолетний, изо дня в день видя перед собой этого больного, испугался, что и его ждет такая же участь. Потерял рассудок и повесился на туалетном бачке – его нашли уже мертвым. Я все задавался вопросом, не мог ли бы я ему помочь. Я собирался с ним поговорить. Но так и не поговорил…
Иные старухи тянули время со мной, не отпускали, по вечерам я приезжал домой поздно, моя девушка ворчала.
Феликс: И долго ли продолжились с ней отношения? Эта работа чрезвычайно важна, надо бы ввести обязательный год такой службы для всех, чтобы и молодые люди, и девушки соприкасались с детьми, больными, стариками, получали образование в этой области.
Рафаэла: Персонал по уходу ищут всюду, работу, как и воспитателем детского сада, всегда найдешь. Но эта работа плохо оплачивается, и мало кто к ней готов. Лучше уж нищенствовать, но быть человеком творчества.
Феликс: Творчеством можно заниматься для души, на досуге. Я провожу совместные проекты с молодыми дизайнерами, подсказываю им то-се. Разрабатываю концептуальную одежду, костюмы с щипящими пуговицами, кряхтящими швами и тому подобное.
…Промышленность, производство выродились. Тон задает высокая мода, с нее берут образцы, свои модели компонуют на компьютере. Пошив заказывают в бедных странах, этой низкокачественной продукцией заваливают рынки индустриальных стран. Что не раскупилось, уничтожают.
В Берлине есть частные мастерские, шьющие от руки. Мы с дизайнером развили идею: предлагать свитера, связанные из шерсти конкретной овцы – заказчик выбирает модель и окрас, овцу стригут, из ее шерсти прядут нить, из которой вяжут свитер – от и до рукодельная вещь! Совсем другая фактура, чем у произведенной в промышленных масштабах!
Я: Возврат в старину.
– По сути, да. Наши предки так одевались. Они всю одежду делали сами.
– Сейчас это – роскошь.
– К примеру – мой кардиган! Его подарили отцу, он не хотел его носить, отдал его мне. Он и мне не нравился. но он теплый, я ношу его уже много лет, привык…
– А очки?
– Очки от приятельницы, одаренного дизайнера. Она, когда разрабатывала свою первую коллекцию из восьми моделей, одну дала поносить мне – большущую оправу, заметную. Как-то я стоял в ней на кёльнском мосту, внезапный шквал ветра сорвал очки у меня с носа, подбросил их в небо и швырнул вниз. Они пролетели под мостом и канули в Рейн. Утонули в реке. Я пришел к приятельнице: «Нет твоих очков». Рассказал. Она подобрала мне другую пару – Хуго Босс, специальный выпуск, они залежались, их никто не купил. Одну оправу, поменьше, носит она, другую, мужскую, я. Она уже и ломалась, ее латали, дважды сварили, пора подумать о новой.
– Какие оправы нынче в моде?
– Последний крик – оправы деревянные. Они только войдут в моду. Моя приятельница собирается уйти из «Прады» и создать свой бизнес – скоро, наверное, услышат о ней.
Свен: Я когда одежду покупаю, неизбежно расстраиваюсь. Хожу по универмагу, вижу что-то вроде неплохое, примериваю – мне не идет. Однажды, желая разобраться с вопросом одежды, купил книгу «Дресс-код фор мен», почитал о типах, зимнем, летнем и так далее, определяющихся по оттенку кожи и волос. Взял с собой в магазин таблицу оттенков, но все равно ничего не вышло. Продавец навязчиво втюхивал мне рубашки с крикливым красным узором, он окончательно сбил меня с толку. В итоге я купил рубашку в мелкую черно-белую клетку. Пришел в ней на работу и понял, что она мне подходит, она выражает мой характер – я аккуратист, точен во всем. А в парикмахерскую когда иду, я прошу «То же самое, чуть короче». Один раз я сходил к дорогому парикмахеру, м-да, сотворил он мне стрижечку… но это был уже не я. Другой раз сходил к дешевому, за восемь евро. Он меня изуродовал. Нужен свой, постоянный, который знает, как тебе надо, и не будет ставить эксперименты над тобой.
Рафаэла: Я к парикмахеру не хожу. Кончики волос стригу сама. Щелк-щелк, готово.
Свен: Так они у тебя длинные…
Ѻ
Я: Мы почти уже проехали холмы Тюрингии.
Свен: Под Мюнхеном привлекательны озера, приятно проводить время. Но я больше всего люблю равнинную Бранденбургскую землю за Дессау. Вот-вот – холм, за ним дорога спустится, откроется вид на нее!
Но за холмом – еще холм, а равнины нет. Свен нервничает, Феликс успокаивает его:
– Сейчас будет. Примечательно, я давно не живу в Мюнхене, но теперь, с семьей, могу представить себе вернуться туда. Для размеренной семейной жизни, отдыха, Мюнхен выбор недурственный. Поселиться бы где-нибудь не в городе, а на дальней окраине, где пусто…
Свен: Это можно и под Берлином. Бранденбург относительно негусто населен. Едешь-едешь… и никого. Земля обезлюдела после воссоединения.
– Под Берлином нет холмов, нет гор, все плоско. Мне равнина скучна.
– А зачем тебе горы? Ты разве лазаешь по ним?
– Для красоты.
– На севере зато есть и смешанный лес, березы – в отличие от юга, где в основном – хвойные леса.
– Но что-то я на Севере повсеместно наталкиваюсь на… эти… – Феликс показывает в окно – как они называются…
– Да-да… забыл.
Я: Сосны.
Свен: Именно.
Рафаэла: А я здесь первый раз – после своих дальних поездок я суживаю круги, доезжаю, наконец, до родной Германии…
Ѻ
Въехав в Берлин, мы с Феликсом и Свеном наперебой обращаем внимание Рафаэлы на достопримечательности – резиденцию Федерального президента в дворце Бельвю, здание Бундестага, некогда – Рейхстага, Ведомство федерального канцлера.
Свен: Было грубой ошибкой снести Дворец республики (прим.: здание, возведенное в семидесятые годы на месте императорского дворца), его нужно было оставить, а не строить подделку старого дворца, тем более – с одного бока осовремененную. Деньги следовало потратить не на гламурного итальянского архитектора, а на создание чего-нибудь нового, и не вместо, а рядом с Дворцом республики. После сноса дворца осел собор, пошли трещины. Да пускай рухнет еще и он – будет поделом!
Рафаэла, любуясь архитектурой: А-а-а!.. О-о-о!..
Прощаясь у главного вокзала: С вами было весело!
Я: Да, забавно!
Феликс улыбается, Свен что-то бубнит.
Втроем они отправляются на станцию метро, где разойдутся их пути.
.