Искушение сэра Персиваля. Илья Кутик

Дидактическая баллада с картинками-комментариями

Я сказал «Ты отлично выглядишь!..», а хотел

сказать «Я тебя хочу!..»

Двух ойков мозга достаточно на всю ойкумену тел:

ЧУР! и ЧУ!

(Словно Чук или Гек [1],

Кастор и Полидевк. [2] )

Я – как всяк человек –

знаю мысли, как дев.

Только мысли от тел

отличаются тем,

что им мало и терм,

чтобы смыть свой гарем.

Ты присела с бокалом

и привстала, чтоб все

насладились лекалом

платья цвета гляссе.

Сдунет мысль твоё платье,

как с царевны Будур [3],

обнажив твои стати,

словно ветр-стеклодув.

Тот на воздух Мурано

надышал облака,

чтобы выдохнуть равно-

зыблемые бока.

Он – великое на две

полусферы деля –

всё от персей до лядвий

выдохнул из нуля.

Его лёгких лекалом

и надутием щёк

воплощается в малом

на планету намёк.

И ракушку сняв с мели,

тебя сделал тобой

тот Зефир Боттичелли

с заячьею губой.

Косо сдвинув колени,

села – вся начеку! [4]

Альпинист Мондинелли [5],

ты всходил по чулку

на округлости, с коих

видно много земель?

Знай: под полем в левкоях

есть коричный тоннель [6].

Там жар-птицей нейлона

брезжит чудная даль

с паровозиком лона.

Там исчез Персиваль.

Там зарыт треугольник,

чей таинственный куст

вожделенней, чем голень

суши для Сиракуз. [7]

Ты обдёрнула срочно

завернувшийся край

юбки с внутренней строчкой,

словно пряча Грааль.

Персиваль о Граале,

да, мечтал… А в мечте

крал он перси у кралей

с их лотков-декольте.

По намёкам тончайшим,

что вздымались пред ним,

узнавал он о чашах

заодно с остальным.

Что их гордая масса

мнётся, как каучук,

он не мог догадаться

сам, без помощи рук.

Кровь Христа по рябины

брызгам вообразив,

он не знал про рубины,

спрятанные под лиф.

Сидя в сумрачном баре,

сжав гранёный стакан,

думал он о Граале,

пах на гриле баран,

и огромные перси,

белым-белые, как

две эпических песни,

вплыли в дымный кабак.

Они плыли, покачиваясь,

пока рыцаря лик

не померк окончательно

от двух теней впритык.

И помада над ними

проскрипела: «Номад,

назови своё имя!

И ответь: ты женат?»

«Я женат на Граале!»

«Так чего же ты, блин,

на мои трали-вали

пялишься, паладин?

Персиваль, твоё эго

больше персей! Оно

непомерно!» На это

не ответил он, но

взгляд, затянутый веком,

как в полиэтилен,

думал только про вектор

между пышных колен.

Вырез платья, как площадь,

для него был открыт,

где – от солнца не морщась –

видит только зенит

то, что видят зеницы

из-под чёлки чела,

ну а то есть: не лица,

а одни купола.

Чтоб создать о Граале

для себя резюме,

уйму персей и талий

обобщил он в уме.

Обхитрив незаметно

то тесьму, то крючок,

стал Кортесом корсета

многорукий зрачок [8].

Многорукие боги

знают лишь, на кой бес

глаз от солнечной боли

в круг Да Винчи полез [9].

Ввинчен в обруч как втулка,

спиц не чует зрачок [10],

как куличик-гомункул

рук в реторте и ног.

(Стал бы глаз Гелиосом

многоспицым, да нет

прав таких, чтоб колёсам

генерировать свет.)

Между глазом и тем, что

помещается в кадр,

целлофановым тестом

воздух вздут, как скафандр.

Словно прописью буква

«x» на стыке двух линз,

взгляд блокирует будка

от коллизии лиц.

Как глядят на трозеллу [11]

за музейным стеклом,

глаз оглаживал тела

линии и объём.

И ресничками глаза

эту вазу зрачок

доводил до оргазма,

превращая в волчок:

это ты там плясала

и держала в руке

с чёрным зельем пиалу.

Или, может, с саке? [12]

Там – ты гейша-Медея,

чей хитон, как слюда,

ах, прозрачен, а шея

ох как страшно горда,

что твой греческий профиль

(в зеркало посмотри!)

в угол глаза, как профи,

видит нас изнутри.

Словно взор поколений

до меня не пивал

чифиря из коленных

шелковистых пиал,

ты под юбкою мини

ту избрала из поз,

чтоб взорвался на мине

глаз, и взгляд – не дополз [13].

Но для зрения юбка –

это тара из тар

и заветного кубка

мысленный аватар.

Юбка – сущая малость,

молния – пустячок.

Сколько их поснималось,

вряд ли помнит зрачок.

Но у взгляда есть тело,

это тело – моё.

Персиваль – только тема

про гештальта литьё.

Взгляд, закатанный в тесто

плоти, чем не рука –

от рефлексов до жеста

в направленье лотка?

Гордым векам нет дела,

что стучится зрачок

в обе створки, как Демон,

залетевший в сачок.

Как зрачок дан глазному

яблоку, так ввиду

ярких форм и объёма

змей приложен к плоду.

Если жестом – мне хватит! –

перевёрнут бокал,

то сетчатку, как скатерть,

от его ободка

не отчистить, как область

ириса ни скобли…

Образ этот – что обруч

для чаинок и тли.

Только синей морфиде [14]

делать что? – Её тальк,

как дорожку в морфине,

вдохнул Врубель, плюс Фальк.

Раскачавшись, упала

туфля на пол с носка:

чу! ступня, словно панда,

смотрит глазом чулка [15]

Как под лаком восьмёрки

устрицы для лица

в верхней видятся створке

губы, ноздри, пыльца,

отразился в нейлоне

угол между ногой,

резко выгнувшей голень,

и коленом другой.

Как качнулся б на шлейках

треугольный поднос

у мечтавших о шейхах

продавщиц папирос,

так параболой хрупкой

взлёт бедра пересёк

конус, явленный юбкой,

с лонжами для чулок [16].

Здесь у марионеток

этих – свой кукловод:

дёрнув строп – вон за этот,

приземляет – за тот [17].

Сьде бысть веліе чудо,

вскрикнул бы Махараль [18].

Ведь ногой ты качнула

так, что диагональ

вертанула фелюгу

и косой её грот,

замутив вместо круга

целый коловорот,

ставший дрейдлем [19], юлою,

маятником у По

и Фуко; каббалою –

нес гадоль хайя по.

Ты куда, треугольник?

Тот из поля зрачка

в мир уходит, как Голем,

или кайт – в облака [20].

В мире взглядов несносных,

главным образом, он –

то ли Нус, то ли конус,

а для всех – мегафон.

Там – вороною с горлом

в гипсе – взгляд-инвалид

конусу, будто Голлум –

Моя прелесть! – сипит.

Перевёлся там рыцарь-

Персиваль: вместо глаз –

только пальцы, чтоб рыться,

койка, грубость, матрас.

Эрос вечно за юбку

прячется, а под той

потребитель YouTube’ a

хочет ног с наготой.

Там не стрелы, а стрельбы,

бомбы, взрывы, и он

сам вернуться хотел бы

в лоно как ипсилон [21],

но «копытцем верблюжьим» [22]

там назвали перо,

коим Байрон и Пушкин

(Арлекин и Пьеро),

глядя в белые дали

и кусая уста,

свой язык исписали,

не касаясь листа.

Тело, в общем-то, Аргус

многоглазый, где треть-

им оком стал анус,

если сзади смотреть.

ЧУ и ЧУР – Диоскуры,

всё им видимо, но

вот лишь кралю от курвы

отличить не дано:

чувство от перепиха,

как Тюссо от Клико, –

это да, но от Психэ

тело – нет, нелегко.

Два ландшафта, где в первом

видно то лишь, что нам,

так сказать, бьёт по нервам,

как второй – по зрачкам.

Чувств – аж целых четыре

из пяти! – про тела,

что приводит к гордыне

всех, включая тебя.

Только слух остаётся,

чтобы Психэ просечь.

Но упрямая тётка,

эта устная речь.

Ухо – не осциллограф,

чтоб вскричать – Наконец! –

так вот просто отторгнув

всё, что вне его герц.

Интонация, громкость

и тем паче арго –

никакие не компас,

а почти ничего.

Ну, а как же шестое?

А шестое никак

не относится к полю

оборон и атак.

Что сказать притяженью? –

можно – чу, нужно – чур…

Что сказали бы гжели

утвари «от-кутюр»?

Воплощением риса

был бы Дальний Восток,

не будь циркулем риска

буква А между ног.

Вечно драл бы Клариссу

сэр Ловлас, но едва ль

воплощением риска

стал бы сэр Персиваль.

Чу, по сути, есть норма:

светофор-педикюр.

Но заменой ручного

тормоза служит чур.

Чу – фамилия царства,

но Цинь Шихуанди [23]

ху [24] всадил в эту цацу,

карту за бигуди

взяв, как в самых разгульных

из гравюр, каковых

не чурался ван Гулик [25],

чтец глазастых лодыг [26].

Если пламенем вниз повернуть свечу,

облизнётся кот, увидев своё подобье,

но ладонь – вся вздуется, мозг – не услышит ЧУ,

ЧУР – убежит в песок, Обь – превратится в Гоби.

Чу, чувиха какая! и Чур, чувырла! –

сей не слышат больше сексистский сленг

ноги, но – все! – их аттестуют, видя,

а всех больше – песок, и всех меньше – снег.

Волки скоблят, качаясь на тонких лапах,

пемзой носа окружную вонь, дабы

оттереть Чу, запах!

от Чур, люди! – Те невидимы, но даны.

Джином давится Редьярд

и плюётся: «Изыдь,

флеботомус!» и бредит:

«Чур тебя, волчья сыть!»

Чур, конечно же, магия,

только суть не в волках,

а что угли все – Маугли

с красной точкой в зрачках.

Ты прогнулась Багирою,

чуть из кресла привстав [27],

выпрямившись богинею

в стóле, словно бурав [28].

Ты, конечно же, Наги

и Афина [29], но финт

в том, что – будучи наги –

смотрят косо на винт!..

Их туники винтажные

с буквой «у» посреди –

словно окна витражные

от лодыг до груди.

«Стёкла держатся спаем

вроде дыр в гамаке,

но мы в жизнь не узнаем,

что у Никэ в башке.

Это змеи Горгоной

движут или ея

мысли, словно возгонный

куб, где сбоку – змея?

С головами как лузы

иль шары, а рефлекс –

ладно, не у Медузы –

у Медеи – что, секс?

Мы читаем одежду

между строк, как рентген,

но не помыслы между

чернокнижных колен.

За менисковой линзой,

где капрон чуть морщит,

кажется Мона Лизой

сбитой сборки флюид.

В петлях мозга, в отличье

от чулок, чу и чур –

не морщинки Да Винчи,

а винтовки прищур.»

«Нету глаза нелепей,

что ни разу за жизнь

не отметил бы степень

натяжения джинс.

Тайны свойственны девам

и сокрытие правд,

но один только denim

лепит полный ландшафт.

У нудистского пляжа

минус тот лишь, что от

персей стольких и ляжек

увядает Эрот.

Целлофанщик-болгарин [30],

всё назад упакуй! –

Наготой затоварен

этот мир-рукосуй!..»

Дробь в мозгу Персиваля

была даже крупней,

чем за ней поспевали

ноги сменных коней.

Чтоб от тряски теорий

не уснул пилигрим,

многошумное море

вдруг открылось пред ним.

«Море – белый рубидий,

а дрожит – как желе… –

Знать, Нептун правит, сидя

между волн, как в седле.»

В незамыленном оке

плыли титры небес,

и под волн караоке

он вздохнул, наконец,

абсолютно нормально,

будто моря кисель

тем же белым крахмалом

загустил карусель.

«Почему я подумал

про рубидий?.. – Ах да,

фонетический дубль

оформляет вода

на рубинов дрожанье

в бра атласных, пока

ловят братины [31] грани

жадный ритм кадыка.

Эта дрожь в строфионах [32]

при подаче мячей

стала дрожью в айфонах,

что песка горячей.

Чур, про чашу Грааля

и про квест – ни гугу!

Но скажи, чего ради

вздрагивают в мозгу

отраженье колена

и чулка её сгиб,

словно в кубках Шардена –

блики яблок и слив?..»

«Чего ради? – конечно

уж не ради того,

чтоб ещё и колено

возводить в божество;

чтоб капроновый идол,

как громила с «АК»,

жертвой апартеида

стал лишь из-за чулка!

Как зияет двустволка

смазкой тьмы, так разрез

юбки – лампочки волка

вьёт из наших очес.

Что воскликнул бы Редьярд? –

«Жги стоватток белки,

только чёрную редьку

выдерни из башки!

Ночь ведь вся из капрона!

Как трещит пулемёт

с живота у Капоне,

так и ткань у колгот.

Персиваль, стань Акелой!

Но учти, что ея

даже крестик нательный –

это целик ружья.»

«Взгляд чугунный примата –

как клац-клац утюга.

Ты – глаз дня, то есть Мата

Хари: [33] стала нога

глазом пальца большого:

сквозь капроновый шов

целит в лампочку Ома [34]

красный твой кабошон [35].

Для мужчин, как для мушек,

твои бёдра – как джем.

А найдётся домушник,

ты простонешь: «Ах, Джеймс!»

Впрочем, сколько ни зыркай

на чулка горизонт –

кольта нет за резинкой

этих клетчатых сот.» [36]

Бёдра русской рулетки

раскрутив на столе,

роза внешней разведки

подражала юле,

так болтая ногами,

что не думать не мог

мозг про дырку в нагане

и курчавый курок.

«Всё, что чёрною белкой

представлялось дуплу,

бело-розовой Билкис [37]

отразится в полу! –

глаз ночной с вертикалью

век припухших… – каким

он предстал Персивалю

меж закатом двойным.

Думал тот, что к Граалю

потянулся он, но

оказался за гранью –

тотчас! – мира сего:

любопытно мне дико,

как в доспехах до пят

получается quickie [38]

у военных ребят!

Ну, а узел разведки

мне даётся, месье,

легче, чем у баретки

бабочка на тесьме.»

То, что волны пустынны,

это знал Персиваль,

но в движениях тины

ноги дев прозревал.

Гнулись волны, как олово,

а вблизи и вдали

плечи с персями голыми,

знай, выскакивали

над волнами скуластыми,

а ныряя назад

оказались вдруг ластами

пятки этих наяд:

над водою до талий

приподнявши бока,

они ночь ослепляли

фотовспышкой пупка.

Что Грааль – не обуза

рыцаря и подков,

а прекрасная буква

У в двух скобках боков;

что – при всём уваженье

к вспышкам ЧУР или ЧУ –

Ч есть ножка фужера,

как прелюдия к У;

что Ч с У в идеале

дают ЧУДО, а эР

в ЧУР – тот РАЙ, где убрали

его АЙ! как барьер, –

это всё Персивалю

было ясно, как Я,

при оглядке на валик

с вмятинами двумя.

Застегнув свои латы,

взявши меч и копьё,

вышел он из баллады –

из палатки её,

где азартная Мата

Хари, вся заалев,

была полем из мака

подле моря из дев.

***

[1] Повесть Аркадия Гайдара

[2] Братья Диоскуры (греч. мифология)

[3] Antonio Lopez Antonio’s Tales From the Thousand and One Nights, 1985

[4]

[5] https://en.wikipedia.org/wiki/Silvio_Mondinelli

[6]

[7] Королевство обеих Сицилий (1815-60) на карте 1829 г. до объединения Италии (1861).

[8] Cortez and La Malinche meet Moctezuma II, 1550

[18] Великий каббалист Махараль из Праги (1512-1609), известный также как рабби Лёв, создатель первого Голема.

[19]

[20]

[21] γ

[22] https://en.wikipedia.org/wiki/Camel_toe

[23] https://ru.wikipedia.org/wiki/Цинь_Шихуанди

[24] Здесь: союз, единство (кит.)

[25] https://ru.wikipedia.org/wiki/Гулик,_Роберт_ван

[30] См. https://ru.wikipedia.org/wiki/Явашев,_Христо и https://ru.wikipedia.org/wiki/Гийебон,_Жанна-Клод_де

[31] https://ru.wikisource.org/wiki/ЭСБЕ/Братина

[32]

[33]

[34] Ω

[35] https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/f/f8/Ogranka-kaboshon.jpg

[36] https://en.wikipedia.org/wiki/Licence_to_Kill

[37] https://ru.wikipedia.org/wiki/Царица_Савская

[38] http://www.urbandictionary.com/define.php?term=quickie

***

В заголовке: Arthur Hacker The Temptation of Sir Percival, 1894