Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja. Часть 3.
Теперь осень. Доходишь от вокзала до площади Роз, идешь по ее левому краю, мимо гостиницы «Лива», розы еще цветут.
Слева Народный дом / дом Латышского общества – трехэтажный, весьма аскетичный (30-е). Там, собственно, некоторая культура: кинотеатр, что ли. Зал, в общем, есть. Еще всякие кружки, фотовыставки в фойе, Кукольный театр в правом подъезде. Аскетично и как-то даже так, что в этом доме может располагаться контора по окончательному взвешиванию тебя с последующей выдачей справки об исполнении смысла прожитой жизни. Скажем, выставляют процент его реализации. Конструктивизм. Аскетичный, прохладный.
В правой части первого этажа там книжный магазин сети Jānis Roze,а перед ним – в той же части здания длинное, на полдома кафе. То есть, чтобы зайти в книжный надо пройти через кафе. Вообще, теперь я иду в гостиницу, с автобуса. А тут кофе, булочки, спешить некуда.
Поселяться надо с двух, что ли. Конечно, все равно бы заселили, не сезон, да чего уж: приехал ровно для того, чтобы вот это писать. Погода тут неопределенно-осенняя, пока солнечная. Выходишь, куришь, пьешь кофе дальше. Потом идешь по той улице, которая мимо бывшего рок-кафе, где плашки с именами музыкантов. Улицы тут узкие, все старое. Они не то, чтобы уж очень петляют, но будто бы изображают прямоугольную сетку, ею не являясь. Что, само собой, сбивает направление. Названия такие: Штендера, то есть — так было бы по-немецки, а по-латышски она Stendera, Стендера. Есть Господская, Kungu, Malkas — Дровяная, Травяная — Zāļu. Вдоль Rozes — Zivju, Рыбная. Чуть дальше будет Peldu, типа Купальня-Плавательная (потом, уточняя, обнаружу, что была некая водолечебница: улица загибается вдоль моря, идет по парку-лесу, там это заведение и стоит еще, отремонтированное, но не работающее и опять потрепанное; строил все тот же главный аритектор Берчи). Рядом Pļavu, Луговая. Еще рядом собора св. Язепа (громадный, вот он не из красного кирпича, а из желто-зелено-серого, этакое английское сооружение; четыре шпиля по углам и пятый большой, центральный; шпили крыты свежей жестью). Собор католический, когда-то тут было много поляков и литовцев. Вдоль него Rakstvežu iela, а Rakstvedis – клерк, канцелярист. Когда-то раньше была Николаевской.
Рядом снова конкретно: Siena — Сенная, Kuršu — Куршская, есть также Ābeļu — Яблоневая. Ezera — Озерная переходит в Jūrmalas, Юрмальскую, точнее — в Приморскую. Почти совсем прямая, только в одном месте чуть уходит в сторону — в этой точке и меняется название. Раньше там были Старая Приморская и Новая, вместо Новой теперь Озерная. Но это все не топография, не маршруты, просто такие ж тут названия. Ну да, потом привыкаешь как что называется, а специально запоминать незачем. Вот Graudu есть, это где много югенда, рядом Pasta, Почтовая. Рижская, идущая от вокзала, за Торговым каналом становится Liela, Большой. Дома возле канала не старые, та часть была разбита в войну, но чуть дальше по Большой сбоку есть древние амбары (17 век, вроде), чуть дальше – собор Св. Троицы с тем самым, когда-то самым большим на свете органом. Теперь ее реставрируют и башня в лесах, леса затянуты пленкой, на пленке слоники фирмы Caparol. Практически вся в слониках. Вроде, ее построил Дорн, человек из Кёнига, в середине 18-го. Пишут, на втором этаже сохранилась ложа курземских герцогов.
К гостинице дальше надо идти мимо рынка, останется справа. Большой, еще и с павильоном в арт-ново. Как рижский Агенскалнский, примерно. Красно-кирпичный, белые элементы. Ажурные чугунные опоры внутри.
Дальше по дороге древняя церковь Анны, псевдоготика (красный кирпич), то есть, получается, не древняя, но исходно древняя, просто теперь тут позднейшая перестройка (тот же Берчи). В ней, например, изощренный барочный алтарь, деревянный, резной, конца 17 века, автор уже упоминался. А я в гостиницу, иду теперь по ул.Ведйнбаума (Эдуард, 1867 — 1892, т.е. умер в 24 года, классик). Всю жизнь полагал, что это поэт, сочинявший так:
Kā gulbji balti padebeši iet,
Tiem vēlētos es līdza tālu skriet,
Tur tālumā, kur ziemas nepazīst,
Kur rozes mūžam zied un nenovīst.
Помню потому, что на уроке латышского в школе учил. Но начал уточнять сколько он точно жил и обнаружил, что он еще «написал ряд работ по вопросам экономики и права: «Заметки о политической экономии» (1886), очерк «О частной собственности, капитализме и задачах рабочего класса» (1886, издан в 1908) — что было первым марксистским произведением на латышском языке». А также «Историческое развитие уголовного права и его философская основа» (напечатан в периодике, 1891), «Очерки о механике» (1894). Переводил Горация, Шиллера, Гейне и сделал (первый) перевод «Марсельезы» на латышский.
Что до стихов, то вот они были опубликованы только после его смерти, зато имели народный резонанс, особенно во время революции 1905-го. В сети (на стихах.ру) нашелся перевод «Белых лебедей», Ф.Каца. Ну, кошмар, но смысл передан.
Как лебеди, несутся облака,
И мне бы с ними унестись туда,
Где вечно розы дивные цветут
И где морозы лютые не жгут.
С политэкономией и марксизмом не вяжется, но так-то и лучше. В Либаве он не был, жил на хуторе в Видземе. Раньше эта улица была Vites iela (Virzas), ул. Виттовская, Witte Strasse. Что такое — не знаю, но в 1940 была улицей Пушкина. По ней, от рынка, сразу за церковью есть еще и Пальмовая, Palmu. Чорт знает, причем тут пальмы, но они не только в Лиепае, есть и в Риге, на Тейке. Что могут означать пальмы в местом контексте 19 века? Что-то религиозное, пальмовые ветви? На Palmu мы с R. однажды жили, в гостинице Poriņš, но теперь я не туда, а дальше от центра. Там уютнее, есть даже более-менее письменный стол. Несколько раз, когда надо было сделать что-то длинное, я сюда приезжал, здесь удобно работать непрерывно: работаешь, пару часов спишь — работаешь, пару часов спишь — по кругу.
Здесь невысокие дома с дворами, трава между булыжниками мостовой. Городские коты уже упоминались в предыдущей части, дублировать это сообщение незачем, они присутствуют по умолчанию. Лежит кот на тротуаре, мимо него ходят, переступают, он спокоен. Не какой-то исключительно меланхоличный, так они тут себя поставили и всем нормально.
Теперь уже третий этаж небольшой, на 15 номеров гостиницы. Она в почти уже сельских кварталах, от рынка три-четыре квартала. Иногда номер окном во двор, там клумба и парковка, а дальше видно здание из темно-красного кирпича, офисный центр. На нем надпись Fabrika, по вечерам она светится алым, к ночи надпись выключают. Раньше там была бумажная фабрика, ее часть сохранилась чуть правее, Liepājas papirs.
Сейчас еще день — я зашел, чтобы оставить компьютер и всякие мелочи. В этот раз из окна такой вид, теперь комната окном на улицу.
Словом, это город, в котором мне по какой-то причине удобно работать — но здесь речь не о моих делах, а о том, что тут есть какая-то опция. Он не кусками, а как-то целиком хорошо действует. Не предъявляя, что ли, влияющую деталь (не так, что типа «выйдя на море» или на таком-то углу всегда просветление). Однажды на Райниса, это почти сразу за мостом и налево от Рижской — если идти в сторону вокзала, нашел даже название книжки. Когда в ту зиму были с R., то пошли в Военпорт. Дошли до Северного мола, вышли на его конец, коньяк там пили, холодно — ветер тут в самом деле сильный, тем более в двух километрах от берега (ну, в 1.800, длина мола). Но там в конце есть каменно-бетонное ограждение, можно присесть, ветер пролетает выше. А соседний мол, точнее — волнорез выглядит оттуда так.
Следующая картинка уже была в какой-то предыдущей части, но красиво же, вид на город с мола.
Тогда уже смеркалось, на обратном пути по той же Райниса пошли на заправку (туалет, кофе, погреться), а она оказалась автоматической. Отошли в сторону и хотя бы закурили, а я вижу рядом надпись на стене ДЫМ ПОД ПОГОДОЙ. Логично, в общем. Мне тогда спешно требовалось название для книги — что ж, почти подходит, если чуть поменять: зачем «под», лучше же «внутрь», Дым внутрь погоды. Так и сделал. Но приехал в другой раз — там не «под погодой», а «под потолок». Ну, тогда было уже темно, еще и метель залепляла глаза, а и конец фразы сбивчиво нарисован. Но какая разница, как прочитал — так прочитал. В самом деле, легко было ошибиться. В тот раз да, сфотографировал.
Теперь стену уже закрасили.
А метель тогда была сильная. Вот так в центре, когда возвращались.
В общем, как-то в этом городе что-то происходит, что как-то делает что-то помимо того, что тут наглядно есть. В моем случае делает это надежно. Это не вопрос удобного места для работы. В марте 2018-го я был в писательско-переводческом домике в Вентспилсе, доделывал «Голые мозги, кафельный прилавок». И вот там хорошо править, редактировать, писать рецензии и статьи. Но с письмом никак — конечно, это мой частный случай. Поехал в Лиепаю, за полдня все успел, и не в гостинице, а просто по кафе. Лиепаей там все и заканчивается, в тексте. Трех кафе хватило, притом, что второе еще и неудачным оказалось. Оно хорошее, но там жутко орущие попугаи, хоть и небольшие. Как бы этакая французская точка.
Фотографии тут не для красоты и не в познавательных целях, а чтобы были под рукой, когда стану переводить все это в текст. Делать описания, если будет уместно. Вот там внутри попугаи – два, мелкие, но орут громко. По крайней мере, один.
То есть, что тут за штука, которая в моем случае работает? Почему бы не заняться именно ею? Не собой, но — как и что тут происходит? Мой случай, да, частный, но на частных же случаях что-то и можно выяснить. Вот, еще тут такое: вроде, дома стоят отдельно – не примыкая к соседним.
А еще есть дома, обитые толем (или рубероидом, скорее — толем). Они тут просто как черные дыры (толь/рубероид вполне практичен, тем более — возле моря, ветер и сырость; что уж об экономии).
Но вот: хоть объекты стоят отдельно, между ними как-то нет и пауз. Одно переходит в другое: дом такой в дом сякой, церковь в площадь, она в рынок ,а рыночный павильон — в желто-зелено-серый костел и т. д. Точнее, между объектами паузы есть, но, что ли, они включены в них. Нет каких-то скобок, которые выделяли бы ровно конкретный объект. Будто там — в промежутках — какой-то местный газ, соединяющее вещество. Тот же ветер, наконец. Все сложилось просто как городской дерн какой-то, ничего отдельно легко не выдрать. Вот, вроде, тут центральная площадь, а уже – какие-то промзоны возле озера. Или к югу, возле озера стоит неведомый, весьма свежий объект, но стоит так, будто тут со времени Кетлеров.
Это костёл Святого Мейнарда, утверждается, что это павильон Ватикана для Всемирной выставки EXPO-2000 (в Ганновере). Часть павильонов разъехалась по Европе, ватиканский почему-то попал в Лиепаю. Вертикаль для колокола добавили в 2008-ом, но тоже ж, будто всегда тут была, в общем комплекте. Собственно, что именно Ватикан может экспонировать? но да — Ватикан участвовал уже в первой международной выставке в 1851 году, в Лондоне. В 2017-ом, наример, у них было об экологии и о нюансах развития технологий.
Если прикинуть, убрав личные чувства, то город не очень-то и удобен, должен навязывать ощущение неуюта. Ничто там не логично, не последовательно, он устроен клочками, почти заплатами, разве что ограниченными водой: море, озеро, еще одно озеро, на севере; каналы. Где суша — туда что-то засунуто. Нет никакой преемственности, никто не помнит, что было в целом и все это время. По крайней мере, никакое строение по поводу своего соседа не помнит ничо, ну а зачем им. Нет такого места, в которое надо помнить — чтобы в нем все складывалось и жило бы там если не как городской бэкап, но как ресурс. Люди-то помнят, такого количества сохраненных городских историй мало где найдешь, но они отдельно, не входят сюда. Ну да, входят, конечно, но так, альтернативно, что ли. Должно быть неуютно, если не ощущать это склеивающую, что ли, субстанцию.
А так — никакой общей стилистики, кроме булыжных мостовых. Она хороша тут: в районах от рынка в сторону озера и до кладбища в некоторых местах чуть ли не пять разных вариантов на одном пятачке: мостовая, тротуары, граница тротуара и мостовой, часть проезжей ближе к тротуару, еще какие-то зоны.
В принципе — без дополнительных опций — тут как бы даже городское неблагополучие, разве что доставляющее определенное визуальное и отчасти тактильное удовольствие. Не столица, не глушь. Город никогда не был понятен, зачем он нужен — ну, в каждый отдельный период понятно, а по всей длине его времени — не. Города нормально живут себе и без этого «зачем», а затем, чтобы люди там жили, но тут как-то предполагается некая цель. Что-то там такое маячит. Всякий раз она тут какой-то была.
Но присутствует и некоторое что-то, непонятное — помимо сдвига и общей субстанции. Как бы вытесненная/вытесняемая городом из себя пустотность. Она не олицетворена здесь ничем, отчего оставляет или делает валентность, какую-то вакансию. И в этой вакуоли — не вполне даже накрывающей всю территорию города — есть какие-то такие штуки, что они почти субъекты. Или же они туда легко и с удовольствием входят при малейшем желании с ними соотнестись. Этакая вакуоля-радиоприемник, который всосет в себя что угодно, из имеющего частоту. Не сказать, что входят в голову — тут как раз не о голове, в голову-то они могут входить всюду. Тут еще и такой промежуточный резервуар. Причем, он не только тут, бывает и в других городах (Каунас, например, Гент), так что эта особенность точно существует.
Ну это уже не на тему того склеивающего вещества, а как дырочка в соседнее помещение, где, допустим, профильные боги маются дурью от нечего делать — не имея возможности войти кому-нибудь в душу. Или же заходят, да кто заметит. Потому что что ж ему тогда делать, в кого зашли. Ну а когда знаешь про это помещение, то заходишь, имея на уме некую цель. Данный олимп и прочие афины приведены сюда фактически насильственно, для хоть какого-то объяснения ситуации. Никак ее не объясняя, конечно. Но, по крайней мере, чтобы было декоративно, а не совсем уж мутными жестами.
Также в любое место должно как-то входить то, что существует за его пределами. Не все подряд, но какие-то разделяемые дела (культура, искусство и т. п.). Куда они попадают? Это не об общем росте стилистической грамотности, а чтобы всякое правильное существовало как-то всюду. Не дизайн и мода — это приедается, опускаясь в общедоступный гламур типа дюти-фри. Вообще, что окажется на время маркером общих эстетических чувств, то вскоре превратится в ебеня. Вероятно, если б Мона Лиза висела у кого-нибудь на кухне, то через пару месяцев пыль с нее стирали бы уже обычной тряпкой. Ну да, вопрос ограничения доступа, делаем для этой вакуоли специальные места, называются музеи. Там внутри ок, но выйдешь из него, а вокруг снова ебеня и никакой потенциальной нематериальной связности всего и вся — ощущаемой, в частности, в городе эЛ. Вообще, если бы здесь был художественный музей с шедеврами, то кто бы кого перешибал — общая вакуоля или шедевры.
Вероятно, когда какой-то панцирь, внешний скелет городской хронологии отсутствует (по уже упомянутым причинам: разные страны, разные языки, разные истории внутри одного города), то в него можно совать что угодно, любые связи. Точнее, все, которые есть в твоем частном пространстве, можно развешивать тут как угодно. То есть не так, что они висят где-то неведомо где, а это твое пространство приводится сюда и его связи, прошивают эти серо-красно-бурые и пустые окрестности почти невидимыми, разве что иногда проблескивающими пунктирами. Только прошивающие, не сшивающие — сшивается все где-то не тут, но здесь это заметно: тут эти связи, связи между связями, связи между связями между связями легко спроецировать на подходящие строения или точки местности. Наверное, это можно сделать в любом произвольном месте, но только в любом месте это в голову не приходило. А тут — да, о чем и вся эта история.
Если прагматически, такие места должны быть удобны для обустройства реинкарнации или тренировки навыков посмертного существования: вместить в одно из них (тут лучше не распыляться — именно в одно) все, что без чего жить не можешь / не являешься собой, что приходит в голову при размышлениях на эту тему. Если конкретнее, то бывают точки, в которых можно связать то, что тебе известно по кускам. Это, что ли, получается как хорошее образование, имеющее заодно прямое отношение к пространству связей данного частного лица. Сюда можно много что поместить, вот что. Да, хотя бы для себя, но, заодно, получится какой-нибудь непредсказуемый кластер.
Эйфория, вот что, от отсутствия панциря. Она, возможно, и склеивает все взамен его. В самом деле, будто уже помер и на том свете. Или просто на другом, который как-то все время и предполагался, а вот он, наконец-то. Ну и как тут не представить себе знакомых, например, чтобы и они были тут? Знакомое, знакомых. Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja получается этакой перемычкой между всем, что конкретно и тем, что вообще — имеющими к тебе отношение. Как бы мост стоящий в нигде. Вроде пленки какой-то: слова, ее описывающие, все эти связи, невидимые и не существующие здесь, начинают быть тут, поскольку возникли в голове (ну, условно в ней) именно здесь. Может, это именно потому, что тут все как-то отдельно, а тогда включается какая-то еще штука, которая принимается связывать все подряд, вот и субстанция? А неважно почему, она ощущается, значит — есть. И должно же то, что знаешь или как-то ощущаешь, где-то располагаться? Вот пусть будет тут. Главное, без натяжек и фэйков, а то выйдет, как вот уже тут получилось: книжный магазин внутри кафе — вовсе не Jānis Roze. Это название просто тупо прилипло к площади Роз. Там сетевой Valters un Rapa. Надуманные соотнесения нельзя, тогда это не настоящая игра.
Теперь уже дело: тут есть алко-стоки и приличный сорт виски, который в Риге редок, тем более — со скидкой. Один магазин был рядом, возле кафе с попугаем, но тот дом встал на ремонт. Другой – весьма уже такой торжественный – за каналом, на улице, названия которой не помню, там по обеим сторонам чуть ли не шестиэтажные краснокирпичные склады, в первом этаже одного из них он и был. Вот, в этом здании.
Но и его, похоже, не было уже: в прошлый раз по дороге видел со стороны Рижской, что его вывеска пропала (а была на половину брандмауэра). Но теперь дошел — да, действительно пусто. Разумеется, нашелся другой или это тот тоже перемещался по городу, по другую сторону канала, на углу Почтовой. Вообще, с пишущими тут не средняя статистика, в 80-е я знал троих, как минимум, отсюда. Они приезжали в Ригу на секцию молодых литераторов в Союзе писателей. Лошак, Саран, Могилев. Никто из них тут не остался, разве что Лошак, не знаю. Может, Арвид Козловский. А тогда еще был ночной поезд из Риги в Лиепаю, так что с Ленй Могилевым части сидели на вокзале перед поездом. Тогда там еще была «кишка», длинное кафе вдоль перрона, первого со стороны вокзала, еще до места остановки первого вагона, сбоку, работало долго. Поезд пол-двенадцатого, что ли, уходил. Да, такой поезд: расстояние от Риги 240 км, на машине меньше трех часов, на автобусе три с половиной, но это с заездом в Салдус и десятиминутной стоянкой там. Но поезд, да. Приезжал в Лиепаю часов в пять утра. Может, автобусы так поздно не ходили? В 90-е я на поезде тоже съездил, он тогда еще ходил. Но назад уже на автобусе. Да, я не помню, как тогда можно было к ним попасть – в Военпорт точно попасть было еще нельзя, там гарнизон, а в остальной город? До какого времени он числился полу-закрытым? Или с латвийской пропиской было можно? Не до Лиепаи мне тогда было. Пишут, что был закрытым с 1967-го. Не знаю. Встречу Леню Могилева (он в Приладожском сейчас живет) — расспрошу. А первое, что я помню о Лиепае – какая-то бескрайняя площадь, булыжники. Туда приехал автобус, на котором возвращались в Ригу. Там какие-то соревнования, родители ездили, взяли с собой. Больше ничего не помню, только эту площадь, куда должен был подъехать автобус. Она, конечно, и сейчас есть, Сенная. Точнее, там просто схождение двух улиц в одну широкую, но какой-то кусок — вполне площадь, Сенной и называется на старых картах. Сейчас она выглядит ровно так же, автобусы там иногда тоже стоят – например, Эклолайновские. Что ли у них там причал, а не на вокзале. Еще остановка региональных автобусов в южную сторону. Есть и Лиепая — Паланга — Клайпеда (ходит раз в сутки, до Паланги 1.20, до Клайпеды 1.55). Эта остановка тут слева, зеленая.
Но тогда, в первый раз, туда прилетели на самолете. Самолет отчетливо помню, Ил-14, серебряный-алюминиевый, залезать по приставной лесенке, не трап. Его кто-то тогда назвал «Дуглас», может и был исходным «Дугласом». Где был аэродром — конечно, не знаю. Из Риги, вроде, летели со старого, из Спилве. Но тут не воспоминания, это к тому, что про закрытость города разговоров не было. То есть, не помню. Это явно была первая половина 60-ых. Но вот же и теперь в Лиепаю начали летать. Сейчас посмотрел на сайте Air Baltic, на абстрактную дату: Piektdiena, Feb 22, 2019 (ierašanās nākamajā dienā) BT019 23:25 Rīga (RIX) – 00:05 Liepāja (LPX). И цены: €98.37 в бизнес-классе, €67.01 в премиуме (там плюс одна сумка, бесплатный выбор места и возможность бесплатной регистрации в аэропорту), ну и обычный, Ekonomiskā klase / Basic biļete — €44.61 То есть, вот, собственно.
Впрочем, тут цены на пятницу, в другие дни дешевле. Билет на автобус сейчас €9.55, а литр дизеля примерно €1.18. Но вот летают – 40 минут полета. А пока регистрация, сдать багаж, пройти контроль, гейт, а потом лететь, посадка, выйти, забрать багаж — похоже, что можно подвезти человека в аэропорт и успеть в Лиепаю, чтобы его там встретить. Рейс ночной, так что трасса пустая, к тому же и аэродром как раз по трассе, не доезжая до города. Но, в общем, получается, что ВПП привели в порядок. И, вероятно, какая-то будочка для отлета-прилета, регистрации-контроля там есть.
Но, собственно, чего ж не выяснить? Тут же обнаружился очередной волшебный лиепайский сайт, «Наша Лиепая» на котором есть и «Лиепайский аэродром» тоже: «История авиации в Лиепае насчитывает почти сто лет. Первые полёты производились с большого зеленого луга, что располагался между городом и Военным портом. Самолёты взлетали параллельно Тосмарскому каналу. Впрочем, полёты гидросамолётов, взлетавших из аванпорта, осуществлялись ещё и до Первой мировой войны. В 1926 году на месте того самого луга был благоустроен аэродром, построены ангары, забетонированы рулёжные дорожки. В 30-х годах отсюда начали взлетать в небо самолёты, построенные местными умельцами. Позже – самолёты, построенные в государственных Мастерских Лиепайского военного порта (L.K.O.D.), которые с места производства доставлялись к аэродрому на плотах. Всего на заводе, ныне известном, как судоремонтный завод Тосмаре, было построено 34 самолёта. 15 июня 1937 года была открыта первая в Латвии регулярная линия воздушного сообщения «Лиепая – Рига». В рижский аэропорт Спилве летали семиместные самолёты «De Havilland DH-89 Dragon Rapide», полёты осуществляла государственная компания «Valsts gaisa satiksme». В аэропорту неоднократно организовывались воздушные фестивали. Даже «Белая линия» лиепайского трамвая одно время имела конечную остановку «Gaisa osta». Это была первая и единственная внутригосударственная регулярная авиалиния. На картах города того времени аэропорт нередко обозначался как Северный аэродром. Был ещё и Южный – он располагался параллельно морскому берегу сразу за Южными фортами и был намеренно уничтожен немецкими войсками летом 1941 года».
Северный аэродром работал до 1958 года. 21 июня 1941 года оттуда начал летать регулярный рейс «Лиепая – Москва», но первый рейс остался единственным. После Второй мировой полёты возобновились, в основном в Ригу. Нынешний, в Цимдениеках, — исходно военный, построен в 1940 году. Сначала назывался «Батский», был рядом с усадьбой Бата. Во время Второй мировой войны полосой пользовалось Люфтваффе. После войны на аэродроме базировалась военная авиация. Далее: «В 1958 году Лиепайский военный аэродром передаётся в распоряжение гражданского воздушного флота <…> это означало полёты на Ил-12 и Ил-14. Вскоре им на смену пришли Ан-24 и Як-40. Самостоятельно к аэродрому добраться было нельзя, авиапассажиров отвозили к самолёту на автобусе от Лиепайской автостанции, которая тогда располагалась на улице Паста. Когда в 1964 году автостанцию перенесли в здание железнодорожного вокзала, небольшое типовое здание автовокзала 50-х годов переоборудовали в «Агентство Аэрофлота». Ехать на общем автобусе приходилось, во-первых, потому, что рядом с уже бывшим военным аэродромом вырос военный городок, оставались военные части, работали локаторы, а во-вторых, потому, что в Цимдениеках не было ни нормальных дорог, ни какого-нибудь приличного аэровокзала».
Вот бывшее Агенство на Почтовой, Pasta. Ровно возле нового алко-стока, он там сразу справа.
Я тут все подряд затем, чтобы обнулить уже все вводные дела (история, территория, личные дела), а дальше как бы с чистого листа. Не так, что все это (история, топография, личные дела) исчерпано, но примерно теперь закончилось изложение settings текста, а дальше уже может начаться какая-то игра. Собственно, она началась, просто это пока еще не так заметно. Историй осталось много, но они потом, по отдельности. Это как обычно, попал в новый город и собираешь основные детали. Описания, быстро ходишь туда-сюда, взглядом тоже туда сюда. Как лего или 8-битовые картинки. А потом приживаешься, попадаешь в какую-то свою точку и все меняется, пластмасса и прямые углы пропадают. Окрестности и твои маршруты теперь как пролившаяся на клеенку вода — расходящимися, но цельными лужами с отростками. Если смотреть на себя сверху, так оно и выйдет. Вот узкий, но толстый (там часто ходишь, потому что) кусок ул.Бернату, он разойдется на три потока (или по Плявас, потом на Вейденбаума, или на Укстиня, потом по Бартас и Сенной, или через дворы), оставляющие между собой островки кварталов. Все сойдутся в рынку, где уже получится этакое озеро, а потом отростки в сторону площади с кафе, а оттуда во все стороны.
Что до размеров городов, то по утрам, по крайней мере, никакой между ними разницы нет. Ближайший пятачок с кафе, все те же пара кварталов, привычное место — все тут с утра как-то все постепенно образуется, в привычном месте, не так что вписывая сюда, но соотнося с ним все прочие камни, улицы и все на свете. Маршрут из дома вообще какое-то нулевое пространство, будто тоннель даже если маршрут не прямой, а какой-нибудь ломаный, членистоногий. За сколько-то лет жизни постоянный, лишь слегка меняющийся, он выглядит уже не как маршрут, а как сущность непонятной природы, как какая-то коробка, в которую входишь на какое-то время, как в тоннель, а на стенах там надписи, сделанные твоим же умом в прошлые разы, когда-то. У меня там такой тоннель:
А надписи на его стенках примерно о том, что все равно к какой точке привязать весь свой мир — хоть к городу, хоть к делу, да хоть к запаху, но это не слишком-то человечное занятие, как могло бы показаться. Там где-то должна быть граница человеческого и уже чего-то другого: будто пленка, сквозь которую можно смотреть, а можно пройти внутрь, но запомнить момент прохода — тогда окажешься там, но без полного вовлечения. Крышку за собой не захлопнут. Ну, это как быть внутри текста, но чуть в стороне, потому что сам его и пишешь. Главное — проход сквозь пленку. Момент, когда точка уже оказалась дыркой и можно войти внутрь.
Ну и там (а город ли inside или что-то другое — все равно) можно разместить, что хочешь. Конечно, это можно сделать и на любом столе, даже из лего: на большом столе с несколькими комплектами лего. Не понять, что это такое: то ли то, что ты знаешь, то ли просто сам как таковой, которому все равно где находиться, потому что функционирует именно эта штука. Она тогда просто оказывается тобой, а ты – раз уж она отслоилась — где-то еще. Неважно, кто ты тогда еще, типа какой-то вечный, а вот то, как все это складывается, это красиво. Что ли отдельным становится некий сгусток связей, но только зачем делать специальную сущность, когда в этом городе все уже устроено удачно – во всяком случае, для меня. Этакое связное пространство без связей, пространство как класс в теории множеств. Там быстро возникающие и исчезающие элементы, оставляющие связь как шлейф после мгновенного контакта с тобой. Произошло так, этого уже не и не будет, но, тем не менее, оно есть уже и постоянно.
Тоннель доводит до рынка. Эта картинка практически совпадает с тем, что сейчас.
Тут все 5 шпилей Язепа сразу, а то, что с куполами левее — это синагога. Не сохранилась, вместо нее какой то пятиэтажный обычный дом (в том углу много таких пятиэтажек, он был разрушен в войну). Но возле дома синагога в таком виде:
Внутри ограды Язепа, возле бокового крыльца есть локальный памятник — первом в городе асфальтировании. Технически, вроде, просто смолой щебенку поливали. Но вот, памятный знак (их там два — слева и справа от крыльца). Почему вклеили именно тут — неведомо. Согласно «Либавскому Вестнику» за май 1905 года, было так: «На Кургаузском проспекте около аптеки г.Граббе устраивается фирмою «Ольсен и Берг» на городские средства небольшой пробный участок шоссе (протяжением от конца булыжной мостовой против аптеки до разъезда трамвая)». Вообще, одновременность: ушедшая из Военпорта на Цусиму эскадра бьется 14-15 мая 1905 года (по тому стилю), а в Либаве в это время прогресс, сообщают об асфальтировании. So it goes. Но и памятная табличка на месте.
А рынок, в общем, такой же, что и сто лет назад. Даже сто двадцать шесть (сейчас — 2019-ый). 12 августа 1893-го в Либаве собирались закладывать Военпорт. На закладку приезжала царская семья (Император Александр III, Императрица Мария Федоровна, наследник Николай Александрович и др.). Соответсвенно, много журналистов. Как-никак, новый форпост на самом краю Империи. Среди них и корреспондент журнала «Всемирная иллюстрация» В. Прокофьев, который напишет громадный материал «Либава и её порты». Он не суетился, излагал последовательно. Как приехал, где устроился. Что увидел. Вот рынок: «Передо мною рынок – картина, которую стоит нарисовать. Вся большая площадь кишмя кишит народом, сотни телег, повозок с лошадьми, шалашей, масса ручных тележек и миллионы яблок на первом плане, далее картофель, огурцы и всякая живность; кое-где чернеют ларьки с башмаками, пестрыми туфлями и кое-какой рухлядью. Шум и говор, подобный жужжанию миллионов пчел, доносится ко мне в верхний этаж, мелькают тысячи торговок и покупательниц-горожанок все больше в белых платках на голове. Среди этого белеющего моря резким пятном выступают там и здесь группы крестьянок в красных платках и красных юбках; мужчины со своим серым обликом и серой одеждой совсем теряются в этой толпе. Это жужжание, эта кипучая жизнь начинается с 6 часов утра, достигая апогея часам к 10-11 и постепенно затихая к 2 часам дня; тогда все с площади убирается, сметается, и она затем становится чистою».
По правде, он видел не тот рынок, о котором я, тогда был еще один, Новый, на месте Площади Роз (он писал, что жил в гостинице сбоку рынка, в «Гамбургской», поскольку в «Hotel Roma» — это во дворике возле нынешнего Народного дома — не нашлось места; «Гамбургская» была с другой стороны площади). Но разницы нет. Вот и теперь, за вычетом телег, красных платков и юбок все примерно так же. Ну и время чуть сдвинулось, может часа на два позже начинают. Так что на рынке сейчас могли быть кто угодно, невесть кто из какого времени, поди пойми, кто и откуда эти люди вообще — вот как в антиквариатах (хотя бы как в двухэтажном на Грауду, с галерейкой на втором этаже) посуда и финтифлюшки разного времени. Ну и нормально, что разного времени. Так почему бы не быть на рынке и людям разного времени? Мог затесаться кто угодно, проблема, разве что, только в наличии у них ходящих дензнаков, но мало ли как тут в Либаве слоится. Могут и не покупать, а так, мимолетно заглянули. Ну или слои времени тут так друг на друге, что каждый из покупателей остается в своем, расплачивается своими тогдашними, а тут это просто все одновременно. На лица посмотреть — да какой угодно год и век. Вообще, тут сбоку мог бы играть на скрипке и Франческо Вентурини, почему нет. Как-то оказался тут еще при Кетлерах, ну и прижился. Он (Francesco Venturini (c. 1675 — April 18, 1745)) был музыкантом и барочным композитором. Несмотря на как бы итальянское имя-фамилию, его происхождение неясно. Возможно германское, может быть — бельгийское (в крестильной записи его сыновей указано Bruxellensis). В 1698 году он стал скрипачом в придворной часовне Ганновера, ну и мало ли что было потом. Вроде, в 1714 стал там же капельмейстером, ну и что. Мало ли. Во всяком случае, жизнь его не была равномерной, потому что от него сохранился один лишь Опус 1 (Sonata No.1 in E minor: I. Ouverture II. Allemanda III. Aria IV. Gavotta V. Menuet 1-2, вот на Ютубе) и все. Хотя, понятно, что написать должен был больше. И вообще, раз его теперь мало кто знает, то ему все равно где находиться. Он хороший, нормальное хорошее барокко, чуть с оттенком Tafelmusik, но ее вполне бы неплохо играть рядом, в церкви Анны с ее деревянным алтарем. Ну не Гайдн, так кто ж Гайдн кроме Гайдна. Да и его было бы неплохо тоже здесь где-нибудь разместить. Но не на море же, чтобы он там с Южного — чтобы уж в городе — мола дирижировал симфониями из «Sturm und Drang», лицом к волнам. Symphony No. 44 in E minor, например. Но это, конечно, декоративно. Такие соответствия должны возникать сами-собой: не тут, не там, а потом выскочит какой-нибудь очевидно точный адрес.
Вообще, много же почти уже неведомых людей писали хорошую музыку. И Jakob Klein , и Michele Mascitti, и Johann Friedrich Fasch, и August Kühnel, и Franz Xaver Hammer, ну и Jean de Sainte-Colombe. Их мало кто знает, так чего ж не допустить, что все они где-то тут? Ничего особо не изменится, но мир станет лучше.
Да вот же, бомбоубежище на Аутору (см.Часть 1): «Продается бомбоубежище в Лиепае, ул. Автору 4. Площадь 80 м². Есть электричество, имеется возможность подключить воду и канализацию. Тепло, сухо. Может быть использовано для деловых целей. Внутренний двор вымощен булыжником. Цена: 6 000 € (75 €/м2)». Это ничего, что бомбоубежище. В Wiener Musikverein пару лет назад сделали новые залы, они тоже под землей. Вот, подземный концертный зал, где безостановочно играют эту музыку. Чуть пыльно, тусклое освещение, неведомо кто эти музыканты. Просто вот такая полость в земле, а там музыка. Но размеры? Тут 80 м², а как бывает обычно? Ищем в сети. Вот, новая сцена Большого театра 21 на 21 метр (но там танцуют и поют). Что еще нашлось с размерами сцены — Большой зал астраханской филармонии. В 1969 году, в момент открытия, его площадь Большого зала составляла 70 кв. метров (впоследствии расширили). Ну а тут — 80, для трио и квартетов нормально. Ну да, еще и место для зрителей… но в Musikverein есть и Hölzerner Saal, там 35 мест. Да и какая разница. Зрители, музыканты… Играют и все. Вентурини, Кляйна, Маскитти, Иоганна Фаша. Leonardo Ortensio Salvatore de Leo — он не только оперы писал. Маре, само собой, ну и Гайдна разумеется — все из категорий II — VI и X — XVII по Хобогену, да и Hob.XIX тоже. Должно же это все время происходить, раз уж существует. А если сейчас о них вспомнил, то они неподалеку. Вот и играют их там, сейчас, непрерывно.
Много кто бы тут мог быть. По обстоятельствам, выбору, просто потому что мог бы. И тут обнаружилось вот что. Я не очень-то интересуюсь достопримечательностями — то есть, совсем нет — чтобы именно как достопримечательностями и проч. landmarks. Лиепая и в этом мне весьма подходит, тут же множество всего, а все — не на виду, не пиарится, под это не завлекают. Разве что тюрьмой в Военпорте и пляжами. Прочие истории публично отсутствуют. Орган, например, в Троице или алтарь в Анне, и что? В каких-то общих перечислениях будут, и только. А я знаю, потому что хожу мимо. Вот слышал, что тут и Петр I был. Ну да, где он только не мотался, во Европе повсюду домики Петра, так чего бы и не в Libau. Но, вроде, и его антагонист Карл XVII — тоже. Теперь удосужился проверить. В самом деле, оба жили, мало того — рядом. Вот два дома на Господской, Kungu.
Слева — дом, в котором как-то жил Карл во время Северной войны. Справа — гостиница, в которой останавливался Петр 1 во время своего посольства, как Алексеев. Один на Kungu 26. другой на Kungu 24, между ними ул.Бариню, Сиротская.
Вряд ли Карлу сообщили о Петре по соседству, кто ж там что помнил. Но вот лиепайское: внутри домов никаких музеев, туда вообще не попасть. Описания в сетях, конечно, есть. По Лиепае там вообще все, кажется, есть. Жилье Петра Алексеева и Карла: «Находится на ул. Кунгу, д. 24. Одно из старейших зданий города — деревянный сруб с черепичной крышей, построенный во второй половине XVII века и прозванный в народе гостиницей мадам Хойер». Ну, если это было по-немецки, то Heuer это «в этом году; в нынешнем году; нынче». А что такое «прозванный в народе»? В каком народе и когда? Короче, «Здесь в 1697 году во время путешествия «Великого посольства» в западную Европу останавливался (инкогнито) русский царь Петр I. Находящееся по соседству здание на ул. Кунгу, д. 26, является вторым старейшим жилым зданием Лиепаи (1699 г.) – жилой дом бургомистра города. Во время Северной войны здесь останавливался король Швеции Карл XII. Оба здания подлежат осмотру только снаружи».
Никто их не связывает, никаких штук типа у нас тут два великих государя рядом через улицу Сиротская и т.п. Не обыгрывается, не упоминается – ну а чего, собственно, стоят и стоят. Это хорошо, так они в составе города, а сделали бы их достопримечательностью — вырезали бы из него. Но нет и такой среды, в которой их бы здесь связать. Впрочем, на доме Петра имеется табличка о факте его ночевки, сейчас дом как-то реставрируется или же просто починка крыши. По поводу дома Карла в современной справке по городским улицам указано: «Кунгу 26 — Бывшее здание Дома ремесленников». Таблички с упоминанием факта нет. Зато на нем такое граффити.
Вообще, вот такая штука: трикстер, джокер. Допустим, в город приехал цирк, ну и клоуны тоже, само-собой. Для небольшого города – событие, а клоун на улице – тем более. Да, через неделю привыкнут, а цирк поедет дальше. Но тут может быть какой-то свой… даже не клоун, а, что ли. трикстер-джокер, на которого внимания и не обращают. То есть, вот он тут постоянно какой-то странный – ну, это факт, в самом деле такой, но все давно привыкли и воспринимают его странность просто в общем ряду, все же тут чем-то отличаются, люди же разные. Ходит он повсюду, слоняется, чересчур не примелькался, пусть к его несуразности и привыкли. То есть, это отчасти о размерах города. В большом бы он не был заметен или – если бы болтался только в центре – выглядел бы декоративной функцией, как те, которые выкрашены в золото-серебро. А тут иначе. Ходит себе и ходит, зачем-то. Безо всяких там шапок с колокольчиками и прочих атрибутов. Просто клоун типа джокер, даже и потрёпанный, в обиходном костюме. Привычный. Но, все же, он джокер и даже трикстер. Конечно, тема совершенно безосновательна. Но он бы ощущался тут естественно. Мог бы тут такой быть.
А заявление о том, что все вводные дела, в том числе — с историей исчерпаны, было преждевременным. Кусками тут пока не обойтись, надо же сдвинуться от Кетлера и Бирона и даже от Российско-Американской линии и Берчи, архитектора города. Потому что не было о том, откуда город вообще взялся в новом времени, в XIX веке, после чего тут и Берчи, и все прочее. Тот город возник потому что а) все же порт и б) вокзал, то есть железнодорожная линия. Но тут, конечно, проблема: как только до чего-то дотронешься, оттуда сразу множество всего сразу. Ничего не поделать, если уж об этом, то, конечно, поток обстоятельств.
Порт незамерзающий. Курляндия вписалась в Российскую империю в 1795. Либавой занялись, но не сразу, реконструировать порт начали только при Николае I. Построили каменную лоцманскую башню, удлинили мол. В 1831 году порт получил права гавани первого класса, товары сюда поступали не только из окрестных губерний, но и из Орловской, Калужской, Смоленской, Полтавской и Черниговской. Вывозились в Англию, Германию, Голландию, Бельгию, Швецию, Францию и др.европ. страны. В 1839 году местные купцы ходатайствовало о постройке железной дороги, которая связала бы Либаву с центральными районами России. Тогда обратились без успеха, но в 1871 году появилась линия в Вильно, а в 1873 — в Ригу.
Но это были еще не главные железные дороги. В 1871 году построили Либаво-Кошедарскую ж/д (294 версты), соединившую Либаву со станцией Этканы (сейчас Кайшядорис) на ветви Петербурго-Варшавской ж. д., ведущей к границе с Пруссией. Вроде, совсем региональная, но в 1876 году ее присоединили к Ландварово-Роменской ж/д и получилась Либаво-Роменская. А она соединила Либаву с левобережной Украиной. Основные линии были построены с 1872 по 1901 год, она проходила по Курляндской, Виленской, Ковенской, Минской, Могилёвской, Черниговской, Полтавской губерниям. Строил Карл Федорович фон Мекк. Сначала это была частная ж/д, принадлежала семье фон Мекк, позже стала казенной. Разумеется, это тот самый фон Мекк, да. Мекк Карл Фёдорович фон Мекк «(1821—1876), российский меценат, предприниматель, один из основоположников российского железнодорожного транспорта, муж Н. Ф. фон Мекк». Ну и «Надежда Филаретовна фон Мекк (урождённая Фроловская; 1831—1894)» — та самая, «русская меценатка, жена К. Ф. фон Мекка, хозяйка подмосковной усадьбы Плещеево, покровительница П. И. Чайковского». Так что и Чайковский имеет некое отношение к данному месту. Ну, какое-то, но все же. К открытию Либаво-Роменской он ничего не сочинил, это досадно. Но он никак не мог, Мекк начала его поддерживать только после смерти мужа, получив наследство, после 1876 го.
Правление дороги в 1870-х располагалось в Москве, Маросейка, 17, там же года четыре жил и В. К. фон Мекк. Сейчас в доме посольство Беларуси. Бело-голубенький такой особняк, не маленький, возле Армянского переулка. Еще там, через три строения в сторону центра, есть дом, в котором с семидесятых (по крайней мере, с семидесятых XX века), в том или ином виде, но всегда работала чебуречная. А раньше там действовал еще один фигурант Ливонско-Лифляндско-Курляндской истории, Пастор Глюк. Иоганн Эрнст Глюк перевел библию на латышский (ну, не всю, конечно), создавал латышские школы, у него воспитывалась Марта Скавронская, впоследствии — Екатерина I. 25 августа 1702 года во время Северной войны попал в плен и 6 января 1703 года оказался в Москве. Какое-то время его держали пленным в Китай-городе, в подворье Ипатьевского монастыря. Затем отправили в дом пастора Фагеция в Немецкой слободе, уже без караула, под расписку пастора.
В феврале 1703 года Глюку поручили обучать иностранным языкам нескольких русских детей, которых определяли в Посольский приказ: троих братьев Веселовских — Авраама, Исаака и Фёдора Павловичей, «для обучения немецкому, латинскому и другим языкам». Результат обучения устроила Петра и он согласился на предложение Глюка учредить в Москве «большую школу» для юношей, в которой бы учили не только языкам, но и риторике, философии, географии, математике, политике, истории и др. «светским наукам». Под школу Глюку и отдали дом № 11 на Маросейке, он принадлежал не оставившему наследников В. Ф. Нарышкину. В царском указе от 25 февраля 1705 года говорилось, что школа открывается для «общие всенародные пользы», для обучения детей «всякого служилого и купецкого чина людей… которые своею охотою приходить и в тое школу записываться станут». По факту это была первая светская школа в России, согласно Ключевскому. Еще Глюк в Москве переводил на русский Новый Завет и лютеранский катехизис, составил одну из первых русских грамматик. Потом умер, переводы из Библии утрачены.
Конечно, все это в сторону, слово за слово. А это частное влезает, я в чебуречной бывал еще когда учился в университете, в 70-е, тогда она занимала всю правую сторону дома, угол тоже и в той части был сводчатый потолок, а на светлых стенам почему-то были нарисованы лошади, линиями, даже вниз головой. «Почему-то» — СССР, все же. А в двухтысячные лет семь работал рядом, в Кривоколенном. Как же ж не упомянуть, совершенно безосновательно, разумеется. Но это же простая реакция: что-то происходило, а ты причем, чтобы об этом? Ну вот хоть как-то вписаться, будто контролируешь поток. Да, для того, чтобы хоть как-то уцелеть в нем. Тщетно, конечно, но, может, само это желание тут и есть максимально возможный результат.
Короче, в 1876 году начала действовать линия Либава – Ромны. Она открыла новый выход на зарубежные рынки для зерна из северной части Украины и черноземных губерний. Торговый оборот порта вырос более, чем в четыре раза. Либава начала конкурировать с Кенигсбергом, через который со времен Крымской войны шла значительная часть русского экспорта. Либавский порт конкурирует и с рижским. По данным статистических годовых отчётов, «хлебное зерно, ввозимое в Ригу из внутренних областей России, в 1879 году составляло 3,5 миллиона четвертей, а к 1880 году — только 1,5 миллиона, так как 2 миллиона отошло к Либавскому и Кёнигсбергскому портам».
В 1891 году дорога была выкуплена в казённую собственность и перешла в ведение Министерства путей сообщения. «В 1913 году протяжённость дороги составляла 1434 км (в том числе 195 км — двухпутные участки). Подвижной состав железной дороги насчитывал 428 паровозов, 11 530 товарных и 405 пассажирских вагонов. В 1903 году провезено 2351 тыс. человек пассажиров, 270 млн пудов груза; валовый доход составил 17993 тыс. руб.; расходы по эксплуатации 11627 т. руб.» Сейчас дорога действует только на участке Вянта — Мажейкяй — Кайшядорис — Вильнюс — Молодечно — Минск — Бахмач — Ромны. «Участок Лиепая (Либава) — Вянта, который не действовал с конца 1990-х годов, с 2011 года на территории Латвии частично разобран».
Чуть раньше жел.дороги была и такая история: «В апреле 1868 г. российское правительство предоставило статскому советнику К. Ф. Титгену, президенту Датско-норвежско-английской телеграфной компании и директору Частного банка (Prevatbanken) в Копенгагене, концессию на устройство и эксплуатацию подводной телеграфной линии, соединяющей телеграф России и Дании. Телеграфное сообщение осуществлялось при помощи подводного кабеля, который был проложен из Дании в Латвию к Либаве (Лиепая), откуда далее к Санкт-Петербургу и другим городам России. 5 июня 1869 г. состоялось открытие первой линии прямой телеграфной связи между Данией и Россией. В начале мая 1869 г. российский Кабинет министров принял решение о завершении строительства телеграфной линии через территорию Сибири и продолжении ее до Японии совместно с датской телеграфной компанией. Дело не обошлось без частного лоббизма датскую принцессу Дагмар, ставшую российской императрицей, супругой Александра III».
Да, православный интернет-журнал «Преображение» (а это он) как источник таких историй – дело смутное. Тем более, что там цитируют книгу Ю.Кудриной «Мария Федоровна», фактчекинг коей производить лень. Но есть форум фанатов телеграфа, где найдется подтверждение: «Фирма Det Store Nordiske Telegraf-Selskab, — Большое Северное телеграфное общество. ее присутствие в России. а именно линия с Японией упоминается редко. Создана 1 июня 1869. <…> Действовало на территории Российской империи с 1869. Первая телеграфная линия Копенгаген-Либава построена в 1871.Тогда же проложен подводный кабель соединивший Владивосток с Китаем и Японией. Телеграммы из Европы принимались в Нагасаки. Оттуда в Токио он доставлялись в течение недели. В Китае кабель имелся в Шанхае и Гонконге. До 1900 Большое Северное телеграфное общество было монополистом в связи Японии с Европой. Осуществляло прямые телеграфные отношения России с Швецией, Данией, Норвегией, Китаем, Японией»
Да и на Либава.ру сообщено: «1869 год — Паррот Мориц Федорович участвовал в приеме вновь устроенной телеграфной линии С.-Петербург—Либава. Сверх сего, участвовал в экспедиции для проложения телеграфного кабеля в Балтийском море для русско-датской телеграфной линии». В общем, факт: вот город, вот море, а там в нем где-то так и лежит кабель, идущий в Копенгеген, невесть в каком состоянии. Куда он втыкается/втыкался в Либаве? По логике, в здание Почтамта, но того куска города (на канале возле моста) нет.
После железной дороги были еще и такие бытовые дела, пакет от той же Либавы.ру (конечно, синтаксис и орфография сохраняются во всех цитатах):
«1877 год — в городе проживает 18800 человек.
1877 год — план расширения порта рассмотрело Особое совещание, под председательством министра путей сообщения, адмирала Посьет К. Н., а 28 февраля 1878 года был заключен соответствующий контракт с Обществом Либаво-Роменской железной дороги, взявшим работы на себя.
1878 год — построено новое здание таможни с обширными складами и подъездными путями.
1879 год — в городе проживает 29 300 человек.
С 1879 по 1880 — железнодорожной компанией построена новая товарная станция, которая могла принимать до 300 вагонов ежедневно.
1881 год — начинает работать газовый завод.
1882 год — владелец вестфальского металлургического предприятия в местечке Шальке Вильгельм Бёкер решил построить в Либаве завод для производства проволочного железа, проволоки и гвоздей. Для этого в начале года в городе создаётся коммандитное товарищество с первоначальным капиталом в 250 000 рублей. Руководство предприятия берёт на себя Адольф Бёкер, сын Вильгельма. 16 августа того же года канцелярия Курляндского губернатора одобрила проект постройки зданий, и 28 сентября стало официальной датой начала строительства пудлингового, железопрокатного, проволочного и проволочно-гвоздильного завода «Бёкера и Ко».
1882 год — открытие олифовой фабрики датчанина А. Килера, в 1889 году небольшое предприятие преобразовано в крупное промышленное акционерное общество.
1883 год — построен новый железный мост через канал.
1883 год — открытие фабрики жестяных изделий Бангерта.
1885 год — открытие машиностроительного завода германского подданного С. Струппа.
1886 год — открытие линолеумного завода шведской фирмы «Викандер и Ларсон».
С 1871 по 1886 — расширен и углублен канал, соединяющий озеро с морем, построен мол, воздвигнуты элеваторы. Царское правительство отпустило на реконструкцию Лиепайского порта большую для того времени сумму — 510 тысяч рублей. После реконструкции порт мог принимать океанские корабли, что привело к резкому увеличению его грузооборота. Если с 1 января по 15 октября 1877 года Лиепаю посетило 711 кораблей, то с 1 января по 1 сентября 1879 гола — в порт вошло 1396 судов.
1889 год — вступает в строй электростанция, мощностью в 570 лошадиных сил.
15 января 1890 год — император Александр III подписывает указ о строительстве Либавской военно-морской крепости, начинается модернизация и расширение порта.
После смерти Царя (20 октября 1894 года), 5 декабря 1894 года, Военный порт получил имя – Порт Императора Александра III».
Что со всем этим делать? Что в эту последовательность можно вписать, чтобы остановить обрушение текста в нарастающие частности чужого времени? Выяснять адреса каждого упомянутого предприятия, пересчет денег не сегодняшние? Сообщить, что такое олифа, для чего нужна, используется ли теперь и, если нет, то что вместо нее? Лирические отступления на тему новых запахов и звуков, которые появились в городе? Не помогло бы, выглядело бы нелепо в сравнении с этим, совершенно не художественно изложенным списком. Вот только и оставалось ждать, когда он закончится. Ну, потом придумаю, как с этим быть. Тем более, при правке надо за что-то зацепиться. А сейчас, чтобы переключиться, можно поставить старые открытки. Они ж всегда выглядят чуть нелепыми и, оттого, веселыми.
В общем, город в его нынешнем виде в основном тогда и сложился. В 1914 году там живут уже 110 тысяч человек. Может эта особенность эЛ именно потому возникла — ну, эти высвечивавшиеся связи, такие и сякие— что раньше много чего было, а теперь нет? Но где ж бывает иначе? На, может и поэтому, тут как-то все заметнее.
Но военный порт, это, все же, обязательная последовательная история. Он уже упоминался то в связи с Цусимой, то просто топографически, то в цитатах, а о нем все еще ничего конкретно не было. Будто тут предполагается какая-то интрига, а нет, просто остального много. Надо бы уже и о нем. В следующей части, сразу. Никакой интриги, а просто те же джокеры и планы, которые куда-то исчезают. Этого не было, возникло, снова нет. деваются. Вообще, идея сделать военный порт в Либаве —это что-то вроде удлинения Петербурга. Скажем, при СССР Лиепая не была крайней границей, дальше был Балтийск. А тогда — край государственной ойкумены.
Меня, собственно, интересуют не военно-морские-государственно-исторические дела. А просто — что было, отчего что-то возникло, куда делось, где находится теперь. Как это перетекает: что еще не здесь, что теперь тут, что уже там, а и где там, если оно и здесь?
***
Часть 4 (1).