Liva-Liba-Libau-Либава-Liepāja. Часть 4 (1).
Порт. Дело стратегическое и торжественное. Официальная закладка происходит 12 августа 1893-го, приехали Александр III, Императрица Мария Федоровна, наследник Николай Александрович (впоследствии — император Николай II) и др. члены Императорской семьи. Много журналистов, а корреспондент журнала «Всемирная иллюстрация» В.Прокофьев (он уже цитировался по поводу рынка), описывает разное:
«Домов каменных немного в городе, но при входе в порт, в гавань, если едете на пароходе, по мере того, как в неё углубляетесь, вы видите по обоим сторонам вдруг вырастают довольно скучные, мрачные, многоэтажные каменные короба; это все зернохранилища; они в безмолвии указывают вам, что вы находитесь в центре нашей заграничной торговли зерном… <…> Теперь Либава будет расти, вероятно, еще больше и трудно сказать – в какую сторону примет направление ее рост. Теперь лучшая часть города – к морю – это Кургаузовский проспект и улицы возле кургауза. Здесь много места, красивые дачи – и воздух и цветы. Новая Либава лежит на другой стороне гавани, где вокзал и дальше за ним, где строится военный порт. Тут целый временный городок, тут замечательный бетонный завод, устроенный по проекту инженера Эдельгейма. Строит военный порт инженер-полковник Макдональд…».
То есть, к моменту закладки порта уже был аванпорт, так что лирическое изложение включало и производственную часть: «Большая водная площадь была мысленно отгорожена на либавском рейде для нового порта. Следовало теперь поставить настоящий забор, соорудив стенки, которые сдержали бы неугомонную либавскую волну и обеспечили спокойную стоянку судов <…> Не так-то легко ставить изгороди на открытом, вечно волнующемся море; стали забивать сваи и устроили на севере от Либавы Временную гавань, в которой могли бы укрываться подвозящие материал суда; здесь определили точку начала работ<…> Массив – это кирпич почти квадратный – так от 1200 – 1800 пудов (19–30т.). Только чтобы поднять такой кирпичик с завода и опустить в море нужны и особые краны, и машины. Массивы не прямо опускаются в море, а на фундамент, на стенку или гряду камней, проведенную на такой глубине, где волна не имеет значения».
У Прокофьева не только обзор местности, он выдал и инсайд :«Либава – старая «Lyva portus», доселе маленький городок на балтийской окраине, известный несколько своими морскими купаниями (тема «центра нашей заграничной торговли зерном» тут куда-то подевалась — А.Л.), – быстро теперь превращается в большой город с великим значением в будущем, растет с каждым днем с надеждой на великую славу, которая должна перерасти его древнюю, теперь забытую, славу и сравняться со славой важнейших городов, стать одним из главных портов обширнейшей в свете империи.
Такая перемена в жизни Либавы случилась недавно. Еще несколько лет назад Либава вела так сказать борьбу за свое теперешнее значение. Когда была признана необходимость иметь открытый порт для наших военных судов, не держать их полгода в запертом льдом Кронштадте, а дать им свободу и простор, то вопрос об избрании места для военного порта имел фазисов. Управлявшие морским министерством – Краббе, Пещуров и Шестаков – последовательно высказывались в этом вопросе за Виндаву, как имеющую естественно глубокий бар, замерзающий всего на 3 недели, и реку, вдающуюся в материк почти на 20 верст с глубиною от 20 до 22 футов. Виндава и была военным портом при курляндском герцоге Якове в половине семнадцатого столетия. В это же время процветала и Либава, но её гавань не признавалась особенно удобной, потому что заносилась песком. Герцог Фридрих Казимир в 1697 г. устроил нынешнюю гавань и канал, соединяющий либавское озеро с рейдом, а прежний исток озера в море так и занесло песком.
При обсуждении вопроса о том, где устроить теперь военный порт – в Виндаве или Либаве, приняли участие министерства – военное и путей сообщения. Возникали предположения поискать еще иное место в виду некоторых неудобств соседства в одном порту военных и коммерческих судов, думали – то оставить в Либаве коммерческий порт, на который уже в 60-х годах было затрачено до 5 миллионов рублей, а в Виндаве военный, то наоборот – Либаву сделать исключительно военным портом, а Виндаву коммерческим, наконец решено все оставить в Либаве, и в 1891 году на ивангородских манёврах проект либавского военного порта и сооружения, представленный военным министром, удостоился Высочайшего утверждения».
Торжественная закладка порта произошла, приведен и официальный пафос:
««…Ныне, в виду развития международных отношений и упрочения нашей морской силы на крайнем Востоке, потребность в незамерзающем порте сделалась еще более настоятельною, чем прежде, и потому, решившись осуществить завет Великого Моего Предшественника, Я повелел построить для балтийского флота порт в наиболее открытой части побережья, близ города Либавы, и, положив в сей день Собственною рукою закладной камень этого порта, вверяю оборону вновь созидаемой приморской твердыни доблести балтийских моряков, вполне убежденный, что <…> они сумеют охранить от всякого покушения подступы к нашим пределам, обеспечить русскому флоту спокойное владычество в водах, их омывающих, и своевременно появляться всюду, где того потребует достоинство Русской Державы».
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано: «Александръ».
Либава, 12 Августа 1893 г.»
Но, раз к тому времени уже был сделан аванпорт, то уже была и жизнь. Годом ранее происходило следующее (Ита Цермане, «Курземес Вардс» 11.05.2008):
«То, что Военный городок исторически был военной зоной, знает каждый уважающий себя лиепайчанин. Но лето 1892 года было особенным. Как рассказал историк Гунар Силакактиньш, именно в то лето военное ведомство поняло, что не в состоянии уберечь работающих на строительных объектах Военного городка людей от вредных привычек – пьянок и любовных похождений, не в состоянии также остановить поток забияк, которые искали там приключения, поэтому приняло кардинальное решение. А именно – территория Военного городка, где жило около 3000 человек, была превращена в закрытую зону. Туда пропускали только поставщиков стройматериалов и продовольствия. А извозчиков, которые могли привезти водку и девушек, туда больше не пускали».
Расписывалось, что и как было предпринято в этой связи («Для обеспечения нового порядка была создана команда жандармов, которых можно считать основоположниками военной полиции. Канала Венного городка в то время еще не было. Он был выкопан в период с 1896 года по 1901 год»). Есть о том, как прокладывали канал (обнаружилась проблема — доломитовый пласт, прямую пришлось немного изогнуть). Строительство судоремонтного завода, ну и жандармские посты (3 штуки, красный кирпич). Все они существуют и сейчас: «До наших дней сохранились три жандармских домика. Один из них находится рядом с железной дорогой возле кольца на улице Цукура (ошибаются те, кто считает, что красный домик, где теперь живут люди, в свое время служил для нужд железной дороги), второй домик находится между улицей Цукура и предприятием «СТВ». Такой домик сохранился и в конце улицы О.Калпака – на другой стороне канала Военного городка». Вот, вроде, первый из упомянутых.
Сама статья о том, что происходит с этой территории сейчас, как там живут люди, на что они рассчитывают, всякое такое. Это самый крайний край города — он со стороны трассы на Ригу, с края даже Военпорта. Вообще, там тщательно работают:
«Канал Военного городка не всегда был таким, каким привыкли видеть его в наши дни на карте или с высоты птичьего полета. В самом начале он имел еще одно ответвление в том месте, где находится подлежащий сносу бывший Лиепайский сахарный завод. Там было предусмотрено место для подводных лодок и складов морских мин. На территории сахарного завода были проложены улицы с соответствующими названиями – проходившая вдоль канала улица называлась Минной набережной, а идущая поперек – Торпедным переулком. До 1909 года в канале вблизи того места, где впоследствии был построен сахарный завод, базировались три подводные лодки «Крокодил», «Белуга» и «Акула» (в 1909 году подводные лодки были перемещены в ответвление канала и находились на противоположном берегу, напротив судоремонтного завода). Царская Россия реализовала также замысел о размещении морских мин. Находящиеся на левой стороне улицы Генераля Баложа красные кирпичные здания вдоль проезжей части служили складами, где хранились морские мины. Такой порядок сохранялся до 1914 года».
В общем, Военпорт построили. Его ниоткуда не видно. Со стороны моря только аванпорт, дюны и начало канала с разводным, поворачивающимся мостом. Если дальше через мост и прямо, то там будут здания, стоящие весьма просторно. Морское собрание. Казармы, храм. При СССР добавились силикатные пятиэтажки, в сторону и возле Северного мола.
В порт попадают по каналу. Там крупная водная структура: канал, ответвление-бассейн, дальше 2 сухих дока, узких — если вид сверху. А так в эти щели засовывали по 6 миноносцев — попарно вдоль.
Водоем по краям обустроен всякими делами, полагающимися портовой инфраструктуре. Теперь сначала немецкая карта 1941-го, а потом нынешний спутник. Устраненное ныне ответвление было возле торца канала, его видно на карте и уже нет на картинке со спутника. Сахарный завод уже тоже снесли.
За большим каналом еще есть узкий канал вокруг всей военной территории, доходит до моря. На нем какие-то редуты и форты (там я не знаю, как устроено), еще и длинное озеро Тосмаре сбоку от него. То есть, вполне крепость. По крайней мере, со всех сторон закрытое для посторонних пространство — если выставить охрану. Со стороны моря тоже форты, а еще и Северные форты. В том раз, когда мы («мы» в тексте — это всегда R. и я) ходили на северный мол, наткнулись на развалины, сползающее в море. Весьма художественные, от мола недалеко. То ли взорванные, то ли сами сползли в море; в общем, Шива распотрошил.
Я думал, что это и есть Северные форты. Ну а как: форты и в северной части города. Нет, Северные оказались дальше, примерно в пяти километрах от этих. Там их больше и они целее, не совсем уж раскуроченные.
Вроде, в лесу была еще одна батарея, где-то (не помню) описывалась теоретическая борьба в тогдашнем Военном начальстве на тему выкосить лес перед ней или оставить — чтобы не было видно откуда стреляют. Не выкосили, но и не постреляли. Батарея там, что ли, осталась, то есть теперь она какой-то военный объект неизвестного свойства. Чего форты порушены и заброшены — будет дальше. Не использовалось даже в советское время.
После написания всего этого я поехал в Лиепаю. Конец февраля 2019-го, хорошая погода. Вышел на остановке возле конца военного канала и принялся его обходить. Много железнодорожных путей, частично целых, частично нет.
Приблизиться к воде никак, все огорожено. Надписи «Таможенная зона». Что-то видно сквозь дырки в заборе (он где старый, бетонный советского типа, где новый – прозрачный из сетки; есть деревянные, не совсем уж сгнившие участки). Ворота, в которые не пускают, таблички с запретом фотографировать. Что-то внутри видно – куски причалов, краны, строения – большие и краснокирпичные, разумеется. Соотнести это с чем-либо можно только, если знаешь, что там вообще было внутри и что из этого осталось. Я более-менее знал, но у меня цели соотноситься не было. Да, стоит что-то такое, полагающееся этому месту. Вот это — вид с торца перпендикулярного каналу водоема.
Там этакий Петербург, окраинный флотский отросток СПб. Не только за забором, вокруг его тоже много – проспекты с казармами и иными строениями для жилья. Некоторые даже как-то используются, а в основном – нет. Логично, кому в них теперь жить. Но, по крайней мере, не так чтобы уж вовсе руины.
Есть даже манеж.
Вокруг сосновый лес, пустоши местного, приморского типа, поодаль — условно новые, советского времени жилые кварталы Военпорта. Солнце светит, по факту раннее начало весны, хотя еще только февраль. Дымом откуда-то пахнет. Забор закончился, налево был выход к каналу. Вроде, там справа эта тюрьма, нынешний аттракцион — не обратил внимания. Канал широкий.
Я обошел все это почти по периметру (не прошел вдоль канала со стороны города), это 8.2 км. Тогда всего километров 12, примерно. Но я чисто конкретно по периметру ходил — вдоль забора и по каналу, когда забор закончился. Не маленькая территория, но и не громадная. Но вот странно -— понял я, когда выбрался в Северное предместье. — Там, внутри, было совершенно безветренно. Подумал, что бывает же так в этом городе иногда. Нет, в Предместье как обычно — задувает. Условная эйфория, некоторое оживление, которое и помогает тут работать, тоже возникло к середине предместья, в Военпорту и ее не было. Может, там остаточная депрессивность какая-то. Или это потому, что там безветрие, а у ветра есть какой-то тут то ли запах, то ли правильный код — они же разные, ветра, у всякого какая-нибудь своя частота или что-то еще. Код, для меня правильный.
По дороге в гостиницу я обнаружил перемены. Наконец-то закончили ремонт моста через Торговый канал, очень долго чинили. Церковь Св.Троицы совсем закрыли на ремонт — в прошлый раз леса уже стояли, но вход оставался. Сейчас упаковали уже полностью — в защитное белое полотно со множеством полосато-цветных слоников фирмы Caparol. Таблички со стрелкой в сторону альтернативного входа не видно. На доске, где вывешен паспорт стройки, сообщено, что проект производится тем-то и тем-то, на такие и сякие деньги, а смыслом проекта названы как «сохранение устойчивости конструкции», так и «увеличение социально-экономического потенциала» объекта.
Дальше была плохая перемена. Прекратил существовать книжный «Valters un Rapa», ладно бы он, но закрылось кафе в помещении перед ним. Видно, что все произошло вот только что, какие-то люди ходили внутри уже пустого зала, рассматривали и, надо полагать, планировали. Но это не будет ремонт, вывеска уже сбита. Здесь было надежное основное местом, где можно пить кофе и работать. Вот так теперь.
А так было всегда, сколько помню.
А еще в прошлой части, совсем недавно, все было живо. Это место оказалось каким-то исходным для вписывания в город (да просто шли, а тут кофе, светло и просторно, вид на площадь), как бы точка из которой все эти слова и полезли. Тут было удобно работать, когда приезжаешь на день, без гостиницы. Даже непонятно, как город теперь для меня изменится. Разумеется, среди постоянных здешних утрат это нормально. Так тут положено, чтобы утраты. Исходные точки ликвидируются по ходу жизни. Теперь получилось весьма наглядно.
Ну а что, город весьма потусторонний; с его брошеными заводами, фортами и прочим он и живет частично на том свете. Небытие тут себя наглядно предъявляет, наяву, руинизируясь в рабочем, бытовом порядке. Поэтому тут все рушится и тут же возникает уже в как-то иначе. И строения, и события, и упоминаемые люди. Здесь оказываешься в каком-то промежутке, то есть — нигде. Нет, не нигде, а в нигде. Ну а как, если прошлое и настоящее примерно равны, то это пространство не отнести ни к материальной реальности, ни к воображаемой. В этом нигде свои правила, какие-то свои правила. Там все устроено из других элементов — раз уж бывшее, нынешнее и рассуждения по этому поводу равноправно держатся вместе. Собственно, как всегда и всюду, но тут это наглядно.
Но следующая проблема: закрылось и другое кафе, то, что в щели за университетом, Vējš Cafe, в котором тоже хорошо работать. Но здесь хотя бы написано, что откроется 5 марта. В марте так в марте, работать я сейчас могу и в гостинице. Еще некоторый позитив: обнаружился (его указатель-рекламу я видел и раньше, но не сворачивал) еще один алко-сток-аутлет, на Дровяной, Malku. Не так, чтобы меня это волновало, позитив не в его наличии, а в том, что это несколько меняло общую схему жизни, в сторону рациональности. Похоже, сюда и переехала та лавочка, которая была рядом с Буланжери с попугаями, из дома, вставшего на капремонт. Ну а тот, который возле древней автостанции на Почтовой, переехал туда с той стороны канала, из громадного складского строения. То есть, не один-единственный мечется туда-сюда. Их два, так что суеты меньше, всего-то по переезду на каждого. Впрочем, может второй вовсе и не аутлет? Очень уж шикарен – с запирающимися стеклянными шкафами внутри, в которых вина от €25. Но остальное – те же названия и цены, что и на Дровяной. Да, в прошлой части, когда речь зашла о подводном телеграфном кабеле, предполагалось, что тот мог бы коннектиться к почте. Квартала до канала теперь нет, там почти микрорайон из силикатных и песочно-оштукатуренных пятиэтажек. Но дом, с угла которого сток-аутлет, называется Почтовым. Почты там нет, но наверху вывеска Pasta Nams. Не вывеска даже, а слова на краю крыши. Может, в самом деле это бывшая почта или ее кусок. Ну а тогда там где-то внизу и древний кабель в/из Копенгаген/Копенгагена.
Еще перед моим отъездом сюда весьма внезапно возник Леня Могилев, литератор, упомянутый в части 3 — вне всякой связи с этой историей, чего-то нашел меня в фейсбуке. Мы с ним мы виделись лет десять назад, а переписывались — года полтора, что ли. Ну, возник, хорошо. Я, понятно, дал ему прочитать про него. Он уточнил, что теперь он живет не в Приладожском, а «… в Кузьмоловском. Это недалеко от метро «Девяткино»». Сообщил, что много чего может рассказать, когда встретимся. Ну, рассказы хороши, но не обязательны, а я и так собирался в конце марта в СПб.
Теперь снова Порт. Внутри этого конструкта — моря-аванпорта-канала-порта — были корабли и люди. На том же великолепном проекте Глеба Юдина «Либава. Порт императора Александра III», который неоднократно упоминался (а в этой части будет упоминаться особенно часто — потому что тут время, профильное для этого проекта) есть фрагменты из книги Гаральда Карловича Графа «Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг.»
О Графе есть в Википедии, а если коротко, то — родился 29 декабря 1885 года в Выборге. Гимназию окончил в 1898-ом, поступил в Морской кадетский корпус. В 1903-ем произведен в старшие гардемарины. С началом Русско-японской войны произведен в мичманы и определен служить на Балтийский флот. Ну, а война началась в ночь на 27 января (9 февраля) 1904 г. блокированием японским флотом российской 1-ой Тихоокеанской эскадры в Порт-Артуре. Туда отправится 2-я Тихоокеанская эскадра и там будет Цусима. «Определен на Балтийский флот» — еще не в Либаву (да, тогда ему, получается, было 19 лет; разумеется, воспоминания писал вовсе не 19-летний мичман). В Либаве он впервые оказался после того, как транспорт «Артельщик» , на который его распределили, отправился ограждать мели «… от выхода из Финского залива, начиная с Дагерортской мели, внешних сторон островов Даго и Эзеля, Церельского пролива и дальше от Виндавы до Либавы. <..> Так мы наконец и добрались до Либавы, после трехнедельной работы, которая порядочно утомила экипаж. Пока предстояло уладить лоцмейстерские дела, командир «Артельщика» Григорьев решил дать всем отдых.
<…>
Вечером мы решили идти в шантан, известный тогда в Либаве под названием «Гамбургский сад». Это далеко не первоклассное заведение. В такие места я тоже попал в первый раз в жизни и оттого с большим интересом туда отправился. Но все выступления певиц были очень посредственными, только одна оказалась значительно лучше других. Это была хорошенькая девица, мило спевшая несколько банальных шансонеток. Командир спросил, понравилась ли мне эта певица, и я должен был сознаться, что понравилась, и даже очень.
– Ну и отлично, – сказал он, – тогда ее и пригласим к нам, да перейдем, кстати, в кабинет. – Мы охотно согласились, и лакей получил соответствующие распоряжения.
Вскоре пришла приглашенная артистка и была радушно встречена всей компанией. Она оказалась чрезвычайно веселой и, болтая всякий вздор, быстро всех развеселила. Между прочим, командир ей указал на меня и сказал, что вот молодой мичман, который первый раз в жизни в кафешантане и также первый раз находится в обществе такой очаровательной дамы, как она. От такой рекомендации я очень смутился и пробовал себя выгораживать. Однако ничего не вышло, и я почувствовал, что еще сильнее покраснел, чем доставил своим компаньонам огромное удовольствие».
«Гамбургский сад» – гостиница, ресторан и т.п. примерно с краю площади Роз. Но тогда там была еще не открыточная площадь, а Новый рынок. В «Гамбургской» — за двадцать лет до появления офицеров с «Артельщика» — жил и корреспондент журнала «Всемирная иллюстрация» В. Прокофьев, который цитировался выше.
«Через два дня, достаточно пресытившись Либавой, «Артельщик» вышел продолжать работу. Он должен был зайти в Виндаву, обставить вехами вход в Рижский залив, который командир не обставил по пути в Либаву, и, наконец, пойти в Ригу. Четыре дня «Артельщик» простоял в Риге и затем Моонзундом прошел в Ревель. Итого, первого плавания было уже более шести недель. В Ревеле меня ожидала большая неожиданность: командир порта получил телеграмму из Главного Морского штаба о срочном командировании меня в распоряжение этого штаба. Это означало, что я буду назначен на один из кораблей эскадры, идущей на Дальний Восток под началом вице-адмирала Рожественского».
2-я Тихоокеанская эскадра под командованием З. П. Рожественского была отправлена из Либавы на Дальний Восток в октябре 1904-го. Отправлена, чтобы деблокировать 1-ю Тихоокеанскую эскадру, совместно с ней установить господство на море и отрезать японскую армию на материке от островов метрополии. Но 20 декабря 1904-го корабли 1-й Тихоокеанской были потоплены на внутреннем рейде крепости, Порт-Артур пал.
То есть, дальнейшее движение 2-й Тихоокеанской эскадры на восток становилось авантюрой… но все равно поплыли, точнее — продолжили плыть. Чтобы: прорваться во Владивосток для соединения с кораблями Сибирской флотилии, с целью создания постоянной угрозы коммуникациям противника. В феврале 1905 г. для усиления 2-й Тихоокеанской эскадры из Либавы вышла 3-я Тихоокеанская эскадра под командованием контр-адмирала Н. И. Небогатова, планировался совместный прорыв во Владивосток. В середине мая 1905 г. эскадры соединились у побережья французского Индокитая, и под общим командованием З. П. Рожественского подошли к Корейскому проливу. Ну а это Цусима (Г.Граф там, конечно, будет).
Но они еще только пойдут туда, а пока только узнали. Здесь об этом говорится затем, чтобы не затевать псевдо-интригу будущего этих людей. Пока мичман отправляется в СПб, чтобы получить предписание на новый корабль, «…там меня ждало большое разочарование: выяснилось, что я назначался на какой-то вновь купленный пароход по названию «Иртыш», который приспосабливался под военный транспорт и войдет в состав эскадры. Значит, опять предстояло плавать на транспорте. Что за непонятный рок судьбы: я все время стремлюсь на боевые корабли, а попадаю на транспорты!»
И это снова Либава: ««Иртыш» стоял в Порту Императора Александра III, то есть в Либаве, в которой я еще так недавно веселился. Либава оставила во мне все-таки лучшее впечатление, чем Ревель, и туда я ехал теперь с удовольствием <…> В порту я увидел несколько огромных пароходов, которые только что пришли из Германии, где они были куплены (четыре на добровольные пожертвования) и переделывались сейчас во вспомогательные крейсера. Эти океанские пассажирские пароходы имели водоизмещение в 14–15 тысяч тонн и назывались: «Урал», «Терек», «Кубань» и «Дон». «Урал» был совсем новый, а три последних – довольно старые. Кроме этих пароходов было еще два грузовых, купленных Морским министерством, – «Иртыш» и «Анадырь». На них уже началась перестройка помещений, установка орудий; они спешно готовились к походу».
Ничего я не знаю о переоборудовании пассажирских кораблей в военные. По нынешним временам странно представить, что в военные корабли переоборудуют паромы Silja Line, например. А тогда, надо полагать, это была распространенная практика. Собственно, не мне об этом думать, я же просто цитирую:
««Иртыш» стоял ошвартовавшись у стенки, так что извозчик мог подъехать почти к самому трапу, и я начал взбираться по нему, точно на пятиэтажный дом. На палубе меня встретил вахтенный начальник, прапорщик запаса флота, и посоветовал пойти в кают-компанию, где в этот момент находились командир, старший офицер и все офицеры. Командир стал меня расспрашивать, какого я выпуска, и, узнав, что последнего, громко сказал: «Удивляюсь, что таких молодых и неопытных офицеров назначают на корабли, предназначенные в такое трудное плавание» <…>. Старшим офицером «Иртыша» был лейтенант запаса Петр Петрович Шмидт. Он до этого назначения командовал пароходом Русского общества пароходства и торговли «Дианой» и уже много лет не служил на военном флоте. Кроме него, был лейтенант запаса Ч. и мичман Ч., годом старше меня по выпуску. Все остальные офицеры были с торгового флота».
<…>
«Иртыш» оказался еще далеко не готовым, и на нем шли работы: заканчивались приспособления помещений для команды и кают офицеров, устанавливались орудия, устраивались бомбовые погреба и производились различные мелкие переделки. Из этого было ясно, что уход может состояться еще только через два˗три месяца, и, следовательно, все это время мне предстоит провести в Либаве.
Первый раз в жизни я был на таком большом корабле, как «Иртыш». Его водоизмещение равнялось приблизительно 18 тысячам тонн, а в те времена это считалось много. Не без некоторого изумления заглядывал я с верхней палубы в глубину пяти огромных трюмов, каждый вместимостью около 2 тысяч тонн. Снаружи транспорт имел вид сравнительно красивый, насколько может быть красивым грузовой пароход. Во всяком случае, имел стройные обводы, а четыре мачты и одна высокая труба производили даже внушительное впечатление».
«Иртыш» в Военном канале.
Раз уж упомянут Шмидт, то делать нечего – для русского культурного контекста-пространства это как явление в тексте звезды, рассказ о которой неизбежен, практически — вставной номер. Да, императоры и т.п., эскадры, Цусима, но они этакие общие, да и сбоку. А он тут конкретно по работе. На фотографии Граф в центре, четвертый справа, а ровно под ним – Шмидт П.П. Какой-то тут нюанс дагерротипов (или времени), в момент этой съемки Г.Графу — 19 лет.
Далее Граф пишет (само-собой, не тогдашний мичман):
«Это был тот самый лейтенант Шмидт, с именем которого связана история Черноморского бунта 1905 года. Этот бунт унес много невинных жертв, наложив на флот позорную печать революционности, и стоил жизни самому Шмидту. Мне пришлось прослужить с ним семь месяцев, и, конечно, в то время я себе и представить не мог, какая роковая роль предназначена судьбою этому лейтенанту запаса. У нас он считался, по справедливости, симпатичным человеком, и почти все офицеры «Иртыша» его любили.
Его образ запомнился мне хорошо. Лет около сорока от роду, с виду некрасивый, но с приятными чертами лица, среднего роста, темноволосый с проседью и всегда с грустными глазами. Бывают люди, которым не везет с первых же шагов жизни, и из-за этого они озлобляются и начинают искать каких-то особых для себя путей. К таким людям принадлежал, по-моему, и Шмидт. Окончив Морской корпус и выйдя в офицеры, он попал на Дальний Восток, рано влюбился и женился, но семейная жизнь сложилась неудачно. Виноват ли в этом был он сам или нет – неизвестно, но на нем эта семейная неурядица сильно отозвалась.
<…> Он происходил из хорошей дворянской семьи, умел красиво говорить, великолепно играл на виолончели и был мечтателем и фантазером, истинным сыном своего века и продуктом русской либеральной интеллигенции. Пока были только планы, предложения и добрые намерения, все шло отлично, но когда дело доходило до выполнения замыслов, они оказывались гибельными фантазиями, а сами исполнители – тупыми теоретиками. Когда же практика жизни показывала им, к чему ведут их сумасбродные идеи, они нередко и сами ужасались, да сделанного не вернешь. Зная хорошо Шмидта по времени совместной службы, я убежден, что, удайся его замысел в 1905 году и восторжествуй во всей России революция, которая тоже неизбежно перешла бы в большевизм, он первый бы ужаснулся от результатов им содеянного и стал бы заклятым врагом большевиков.
<…> Шмидт был хорошим моряком, любил море и морскую службу, но не на военном флоте. Ему всегда хотелось быть хозяином своих действий, что на военной службе в полной мере никогда не возможно. Кроме того, он хронически не ладил с начальством, от этого страдал по службе и считал себя борцом за угнетенных. Он часто заступался, как ему казалось, за обиженных и этим создавал себе неприятности.
<…> Шмидт был незаменимым членом кают-компании: веселым собеседником, хорошим товарищем и приятным компаньоном при съездах на берег, и мы, молодежь, за это его очень любили. Но и его общительность и веселость отличались порывистостью, и часто на него находили периоды хандры и апатии, тогда разговорчивость пропадала, и он ходил мрачный и нелюдимый.
<…>Что мы особенно в нем ценили, это игру на виолончели. Когда он по вечерам имел настроение, то садился у двери своей каюты и начинал играть… Нежные, задушевные звуки лились так красиво, сливаясь с шепотом морских волн, и исчезали где˗то вдали, в темноте сгустившихся сумерек. Он долго играл, а мы, как очарованные, сидели кругом и с напряжением слушали. Много приятных вечеров он доставил нам своей игрой. В игре Шмидта выливалась вся его душа – мятежная, неудовлетворенная, уносящаяся за химерами, и всегда несчастная, но гордая».
Шмидт еще появится в этой истории. Отчасти он и есть тот самый джокер-трикстер, которые могли бы обитать в Лиепае. Да, он не местный, но тут многие взялись откуда-то, а не здесь произросли. Один из них, со своим конкретным содержанием, но — более-менее в общих обстоятельствах места. Даже если этого содержания он в себе еще не осознал. Конечно, все они, трикстеры-джокеры, таковыми будут только в своих средах, а так и не поймешь. Иначе это был бы просто городской фрик.
Теперь выглядит кстати и лирико-индентификационое рассуждение. Вот, эти военные люди, они все время перемещаются (еще же и моряки), их направили в Либаву. Они вряд ли знают город в целом, не совсем осведомлены о том, что тут за общество, какая жизнь. Не то, чтобы это было им было важно, но они здесь кто: свои, чужие? Ни то и другое, но и не посторонние же. А я тут местный или чужой? Не так, что мне это важно, а теоретически. Кто будет своим где, после чего им там станет, какие местные права и обязанности у него появятся, какие опции, фичи и, заодно, баги — связанные с локальностью вписки будут приобретены? Чужой ли тут я? Как бы да. В отличие от местных — несмотря на все эти мои исторические и прочие выкладки — ничего реального я тут не знаю. У меня тут нет знакомого автомеханика. Не знаю телефонов ни сантехника, ни человека, хорошо делающего ремонты, да и зачем мне тут ремонт? Да, я уже понимаю, где какое кофе и еда, знаю прилавок на рынке, где всегда очередь за салатами, потому что они свежие и вкусные. Это немного, но и ощущение того, что знаешь мало, означает, что обустраиваешься и уже, в общем, вошел внутрь среды. Своя реальность в этом городе у меня уже есть, иначе я бы не мог продолжать эту историю, а заклинился бы после общих описаний. Да, я могу не сечь какую-то фишку склеивания / соединения здешних дел в линию. Но какие-то штуки я понимаю, даже не осознавая, как они устроены, а само-собой — не такой уже и чужой. Да и многие местные не в теме как именно тут что.
Собственно, своим себя здесь почувствовать проще, потому что кто ж тут этакие постоянные свои? То одни, то другие, то следующие — со своими языками, культурами и контекстами. То есть — никто конкретно. Как-то во времени город не принадлежит — ну, онтологически, не административно — никому. А и я тоже не пойми кто в стандартных раскладках. Исходный и рабочий язык — русский, с культурой сложнее, с музыкой или картинками что уж говорить. Пишу тексты на русском языке, в той же культуре, но имея косвенное отношение к ее российскому изводу. Весьма обычное здесь невесть что. Собственно, как же не здешний, когда по одной из семейных линий я из Курляндии, прадед из Кулдиги (90 км. от Лиепаи), впрочем — этот факт на меня по жизни не влиял никак, да я и детали узнал позже, когда нашел какую-то анкету деда, он там заполнил графы о родителях жены). Эти люди, Шепте (вряд ли однофамильцы, какие однофамильцы в небольшом городе, да и с этой фамилией, она и курземская, и малораспространенная), были еще и отчасти революционно-террористическими. Одному из них, как деятелю 1905 года, так доска и висит на доме недалеко от белой церкви. А другая Шепте зафиксировалась в Америке:
RUSSIAN JOAN OF ARC WITNESS FOR POUREN; Mrs. Shepte Testifies That She Harbored Him When Russian Soldiers Were After Him. SHE AND HER FAMILY BEATEN For Refusing to Tell His Hiding Place — Pouren In a Five Days’ Fight Against the Barons. Hammond Entertains Taft Workers.
Mrs. Trina Shepte, who has been called the «Russian Joan of Arc,» was the chief witness yesterday before United States Commissioner Hitchcock in the hearing to determine whether or not Jan Janoff Pouren, the Russian revolutionist, is to be returned to Russia as an escaped criminal. Friends of Pouren assert that the Russian Government wants him for political reasons <…>
(November 7, 1908, Page 14. The New York Times Archives», есть и весь отсканированный текст)
Суть дела была в том, что Россия требовала выдачи Пуриньша (а это Pouren и будет: Puriņš, в российских документах явно Пурин) как криминала, а Шепте доказывала его участие в политической борьбе и, соответственно, налицо политический характер запроса. Чем закончились слушания — не нашел. Вообще, они, наверное, через ту же Российско-американскую линию и отбыли. Чего б революционерам в 1905-ом не раздобыть себе заграничные паспорта.
Но эти дела на меня не повлияли и ничему не соответствуют по части той же самоидентификации, которая вообще никакая. Так что, поскольку мне в городе эЛ нормально, то, значит, я соответствую месту. Открытое оно, что ли. Или многовариантное. Однажды стою, курю возле лавочки в сквере, как раз на месте бывшей «Гамбургской» (ну, она тут уже автоматически выскочила), мимо проходит мужик и сообщает мне, что бл…, такую-то улицу перекрыли. Не ремонт, а как то экстренно — и теперь надо ехать через… Ну да, отчасти он негодовал внутри себя, но все же или даже тем более: не станешь же делиться чувством с чужим. То есть, по умолчанию — раз ты тут и без чемодана, то свой. Ну и одежда не этакая, чтобы быть чужим. Так или иначе, в сильной степени или в слабой, мелкие планы / дела формируют какой-то кокон из каких-то струй, потоков действий, которые здесь возникают и их надо учитывать. Но при этом тут открытая система, вот что: твои частные связи оказываются действующими и здесь, их не откидывает в фон, как происходит, когда оказываешься в каком-то принципиально чужом месте.
Лиепая получается не каким то универсальным вариантом, не чем-то минимально базовым (ну, с таким-то количеством вовсе не общих историй), а почти волшебным устройством для размещения тут связей, да. Псевдо-сверх-город, место и машинка, которая втянет сюда хоть все на свете. Этой машинкой можно притянуть что угодно и уже непонятно, сюда или к себе. На этом основании можно дополнить Лиепаю чем и кем угодно, сделать себе частный рай. Каждый может сделать его себе тут и даже считать, что заодно обустроил свое небытие. Небытие не обязательно будущее посмертное, а бытовое, существующее уже теперь, здесь: очевидно же, что эти рассуждения и конструкции не имеют отношения к тому, что происходит тут вокруг в данный момент. Но сейчас здесь происходят и они (рассуждения и производство конструкций). Помещать сюда постороннее можно именно поэтому. Никому не помешает, а и оно уже и тут. Музыка в бомбоубежище логична, а не романтика какая-то: разместил их там — там для тебя и будут, не забудешь, чисто мнемоника. Наверное, сюда можно помещать не только людей, а и абстрактные штуки, пока не знаю как именно. А людей — легко. Полу-небесная Лиепая, город эЛ убирает социальные оболочки (тут слоев жизни много, а социальная роль бывает только в них). Общее пространство здесь не требует постоянно предъявляемой идентичности, нет шаблона каким тут следует быть. Здесь могут оказаться разные люди, никто даже не заметит отличий: что непонятного в реакциях человека, жившего здесь 115 лет назад?
Да, дальше из Графа:
«Иртыш» продолжал готовиться к походу, как и все остальные пароходы, находившиеся в Порту Императора Александра III. К этому моменту туда еще пришли два вспомогательных крейсера: «Рион» и «Днепр», которые должны были скоро уйти на поиски контрабанды в Индийский океан (что за проект? — А.Л.). Благодаря такому большому скоплению кораблей и порт, и город оживились. Улицы пестрели морскими офицерами и матросами, и, кажется, никогда еще магазины, рестораны и увеселительные места так не процветали.
Нашей излюбленной гостиницей была «Петербургская», имевшая две половины – черную и чистую. Черная находилась в старом доме и имела только ресторан, в который мы ходили пить пиво и закусывать у стойки. Эта стойка всегда изобиловала отличными закусками самых разнообразных сортов, и, когда по делам службы приходилось утром бывать в городе, сюда охотно забегали «выпить». На этой половине также давали отличное пиво в огромных немецких кружках, да и вся обстановка напоминала средневековые пивные.
Среди кельнеров был один, не то Фриц, не то Фридрих, который мог поглощать бесконечное количество пива и охотно это демонстрировал перед зрителями, которым приходила фантазия этим забавляться. Чистая половина помещалась в новом здании, примыкавшем к старому, и имела комнаты для приезжающих, в которых всегда останавливались морские офицеры. Эта половина, кроме того, имела приличное помещение для ресторана и летом садик, где можно было обедать».
Тогда гостиница выглядела так.
Теперь выглядит так.
Сад понятно, где был. За строением двор, сейчас парковка. Дальше еще сквер, почти до театра (когда-то немецкого, теперь латышского), раньше там могло что-то стоять, не уцелевшее.
<…> «Также большими симпатиями пользовалась кондитерская Боница, где продавались прекрасные пирожные, особенно трубочки со сливками, и отличный шоколад. Впрочем, главной приманкой были здесь и хорошенькие продавщицы, за которыми многие мичманы ухаживали». Гостиница Боница на Graudu, 42, дом существует, это сбоку от одной из главных роскошей Либавы – сецессионого дома, в котором с угла на двух этажах антиквариат. На гугл-картинке видно, что в августе 2014-го (там есть дата съемки), здание сдавалось в аренду, теперь объявления нет, но стоит пустое. Строил все тот же Берчи. Из двух деревьев одно сохранилось и весьма разрослось. Ну, это если липы живут больше ста лет. Впрочем, другое-новое не успело бы так разрастись, а это явно постоянно подрезали.
Граф:
«В то время в Либаве жизнь создалась такая, как всегда бывает в тылу действующих армий. Офицерство веселилось в предвидении ухода на войну, и оттого это веселье приобретало бесшабашный характер. Все как бы оправдывались предстоящим длительным походом, полным всяких лишений и опасностей, целью которого была встреча с японским флотом в бою.
На берег разрешалось съезжать только после работ, которые кончались в пять с половиною часов вечера, но большинство оставались на корабле ужинать и попадали в город часов около восьми. Тогда мост через канал еще не был готов, и приходилось переезжать на пароме или идти на шлюпках к пристани на противоположной стороне, или, наконец, в объезд всего порта на извозчике».
Паром тут виден слева от моста.
<…> Один такой съезд с корабля занимал много времени. Но далее, до города, еще надо было ехать добрых полчаса на трамвае. Обратно в порт мы почти всегда возвращались после полуночи, когда трамваи уже не ходили; доставлял нас «осьминог», в котором обычно целой компанией и дремали мы весь путь. Особенно неприятна была переправа ночью на пароме, который, как назло, всегда оказывался на противоположной стороне. Приходилось невероятно долго его вызывать и потом нудно и медленно переползать через канал. Холодный и сырой ветер пронизывал насквозь, и мы не раз давали обещание больше не ездить в город. Разумеется, на следующий день повторялась та же история.
Самым оживленным и фешенебельным местом сбора летом был кургауз на берегу моря. Здесь вечерами собиралось все общество, и заводились знакомства. В этом году съезд был особенно большой. Были приехавшие и из очень отдаленных краев России. Появилось много дам «с сомнительным прошлым» и просто дам, искавших приключений. Морские офицеры пользовались большим успехом и были нарасхват. С кем только ни приходилось знакомиться, гулять по берегу моря, сидеть по ночам на скамейках парка, ездить кататься и танцевать на вечерах. Вообще, время шло оживленно, и казалось, что каждый день – праздник. Молодежь веселилась от души, искала разнообразий и жила только настоящим».
Упомянутый «осьминог», это (по Графу) просто «парный извозчик», их «мы прозвали «осьминогами», по числу ног лошадей». Тогда трамвай ходил до разводного моста, который еще не доделали. То есть, куда дальше, чем теперь. Там была такая конечная.
Впрочем, трамвай. Вот, практически, трактат, не соотнестись с которым невозможно: «Лиепайский трамвай — вид городского общественного транспорта в Лиепае. Функционирует с 1899 года(стал первым электрическим трамваем на территории стран Балтии)». Ну, все же, на территории, впоследствии ставшей территорией стран Балтии. Ладно: «Особенностью лиепайского трамвая является узкая колея (1000 мм). В отличие от других трамвайных систем Латвии, где используются штанговые токоприемники (Рига, Даугавпилс), в Лиепае c 1961 года используются более традиционные пантографы».
Это в самом деле трактат, поэтому — история вкратце. 22 августа 1896 года Либавская дума приняла решение о постройке линий электрического трамвая и объявила конкурс. Шесть претендентов, выиграло «Нюрнбергское континентальное общество для электрических предприятий». 14 декабря 1896-го городской голова Адольфи и представитель Общества Манашевич подписали концессионный договор: Общество владеет трамваем 40 лет, потом он перейдёт в собственность города, который уже через 20 лет получает право выкупа. Соответственно, Общество обязалось построить электрический трамвай и первую в городе электростанцию, но строительство началось ровно 31 января 1899 года. Общая длина двух строящихся линий составляла 10,423 км.
В 1900 году Нюрнбергское общество обанкротилось, трамвай перешел в собственность Парижского общества электрических предприятий «Societe continentale de Traction et d’Éclairage par l’Électricité Paris». Трамвай и городская электростанция принадлежали французам до 1 ноября 1927-го, а тогда, за 10 лет до истечения срока договора, Лиепайское городское самоуправление выкупило все это за 1,6 млн латов, «заложив для этого несколько крупных объектов городской собственности». Так что Трамвайный Договор действовал вне зависимости от здешних геополитических изменений и связанных с ними экспроприаций собственности (например — остзейской).
«Пробный рейс либавского трамвая состоялся 14 сентября (2 сентября по старому стилю) 1899 года по испытательной линии по улице Бассейной от депо до Масляной улицы (сейчас О. Калпака)». То есть, трамвай исходно ехал не в центр, а в сторону Военпорта. Ну, начинал движение в ту сторону. 26 сентября (14 сентября по старому стилю) 1899 года началось и регулярное движение, «Либавский трамвай стал 12-м электрическим трамваем на территории Российской империи».
Тут не в трамвае дело, а все в том же славном городском описательном безумии. Да, в этом городе точки легко превращаются в дырки, в которые можно залезть и оставаться там долго. «Первые линии все были однопутными с редкими разъездами. Рельсы везде лежали вдоль тротуара с одной стороны проезжей части улицы; иногда, при необходимости вписывания в повороты, путь переходил с одной стороны улицы на другую сторону. На Железном мосту сразу была проложена двухпутная линия — по краям проезжей части. На улице Лиела рельсы первоначально шли вдоль западной стороны улицы».
Они все выяснили там, внутри: «После Первой мировой войны по причине уменьшения количества жителей и недостатка пассажиров 8 апреля 1920 года было закрыто движение по улицам Рожу, Алеяс и части улицы Пелду. Белая линия стала оканчиваться перед перекрёстком улиц Пелду и Улиха. Деревянное здание конечной трамвайной станции сохранилось, сейчас в нём кафе. Из изменений, которые претерпела трамвайная сеть в 20-е и 30-е годы, можно отметить разве что появление новых разъездов, например, в конце проспекта Курмаяс у Курзала, упрощение сложной трамвайной развязки у Площади роз, вместо которой в конечном итоге осталась только одна стрелка перед поворотом на улицу Грауду, а также выпрямление линии на участке между улицами Райня и О. Калпака, когда выпрямили улицу Райня и создали новый железнодорожный переезд».
Или: «В 1949 году, по требованию депутатов городского Совета, началось строительство новой линии, которая должна была связать центр города с Сахарным и Судоремонтным заводами, находившимися в районе Тосмаре. Первый проект линии появился ещё в 1947 году, но строительство осуществлялось по более позднему, второму варианту. Трамвайная линия должная была пройти от улицы О. Калпака по нынешним улицам Флотес, Межа, Квиешу, Сарайкю, Пулвера, Цукура и заканчиваться разворотным кольцом у перекрёстка улиц Цукура и Гризупес, общая проектная длина 5,4 км. Строительство велось методом народной стройки (подобно тому, как в то же время строили трамвайную линию в Даугавпилсе). 27 ноября 1949 года на стройку вышли около 10 тысяч горожан, в том числе женщины, студенты и школьники, за день удалось соорудить земляное полотно протяжённостью 2,5 километра. Рельсы для новой линии поставлялись с демонтируемой линии узкоколейной железной дороги Барта — Руцава. 21 апреля 1950 года открылось движение по участку линии до перекрёстка улиц Межа и Звирбулю, 26 мая — до перекрёстка улиц Квиешу и Вентспилс. Эксплуатируемая длина составила 2,5 км, на баланс трамвайного предприятия линия как незаконченная не была принята. Дальнейшее строительство линии — от района Велнциемс до района Сахарного завода — было прекращено по причине больших изменений в жизни города — в августе 1950 года Лиепая объявляется закрытым военным городом. Линия осталась недостроенной, она шла по деревенской застройке и имела мизерный пассажиропоток. 15 июня 1953 года движение по ней было закрыто, и спустя ещё три года линию демонтировали».
Вот почти недавняя новость (2013): «Одновременно был закрыт участок линии по улице Клайпедас от перекрёстка с улицей Тукума до кольца, но от основной линии не был отрезан — на него можно заехать, переведя стрелку. К сожалению, практическая его эксплуатация в маршрутном движении сейчас невозможна из-за кражи 400 метров контактного провода на разворотном кольце, восстанавливать который было признано нецелесообразным».
Я уж не буду о подвижном составе, о котором сообщено все и за все годы. Нет, не удержаться: «В Лиепае в разное время эксплуатировались вагоны «Гербрандт», «Феникс», «Гота», «Татра». Первые вагоны № 1—9 были построены на заводе «Гербрандт» (Herbrandt) в немецком Кёльне, но в Либаву они прибыли уже бывшими в употреблении. В 1903 году было приобретено еще семь вагонов (№ 10—16) производства того же завода, а в 1907 г. — еще два (№ 17 и 18). До 1914 года либавский трамвай пополнился ещё одним моторным вагоном — № 19.» <…> «В 2000 году начались закупки подержанных вагонов в городах бывшей ГДР (Татра КТ4D). Всего было приобретено 12 вагонов, произведенных в период с 1979 по 1990 годы: три из Котбуса (2000 г., № 236—238), один из Геры (2001 г., № 239) и восемь из Эрфурта (по четыре в 2003 и 2005 году, № 240—247)[11]. В настоящее время (2015 год) лиепайский трамвай использует 16 вагонов Татра КТ4 чешского производства, из них 12 подержанных из Германии».
Такой город, тут ничего не слипается. События не сваливаются в войлок, все по отдельности, хотя бы как крупа. Мегаполисы тотальны, мелкие города чересчур утоплены в дневной текучке, и ни шлейфа в них (и в тех, и в других), ни предвкушений. А здесь как-то в самый раз, все отдельно разложено по месту и времени. И еще сама эта местная способность и склонность превращать точки в дырки и лезть туда, возвращаясь с толстенными описаниями. Не результаты даже главное, сама интенция. Я же тоже не намеренно вожусь со всеми источниками и фактчекингом, тут иначе и не получается — они сами собой, одно за другое.
Но если тут и место, удобное для схем, то не так это важно, они же не более, чем скелет. Есть он какой-то, его можно убрать в сторону, за очевидностью. Расставляешь, что расставляется, ничего не мешает, какая разница, что тут за полки-стеллажи, места хватает, расставляешь и расставляешь. Научных работников сюда надо завозить, здесь они обязательно продвинут свои отрасли. Вот я же все время сваливаюсь внутрь своих невразумительных дел. Пространство связей оказывается не однородным, оно не так, что определенный класс связей, а чехарда. К изощренному прилепится толстое и тупое, то ли они сами по себе, то ли его — изощренного — следствие. Все там не однородно, да. Пространство связей отсюда выглядит как островки, вакуоли. Какие-то земляные, скажем, зоны связи глушат, оставляя от них даже не скелеты, а куски позвоночника; в некоторых вакуолях гравитация такая, что связи не смогут выйти наружу, а те, с которыми туда вошел, влипнут в однородность, хотя там ее быть, вроде, не может. Другие хотя и с сильной гравитацией, но не препятствуют расширяться вовне. Еще они разного цвета, не совсем цвета, но чего-то, что можно вообразить как цвет. Субъект там тот, кто собирает, а идущие в сборку будут в этой игре объектами. Автор там равен своему тексту, даже вообще не различить: кто здесь, в городе эЛ, текст или я? Там непонятно, какая между ними разница и это уже просто физиология — ладно, чуть другая, но, тем не менее. Там она бытовая и довлеет любым абстрактным, да хоть и метафизическим сущностям. Те, соответственно, должны немножко вписаться в нее, облепиться ее частицами. Конечно, это нечеткое рассуждение, поэтому рассмотрим случай, физиологический per se.
Газета «Вестник Либавы», 29 марта 1912 года. «Дома терпимости». Цитата:
«Как нашим читателям известно, городская дума одним из своих последних постановлений решила перенести дома терпимости с Казарменной, Тюремной и Среднедрожной улиц на Красную улицу в Новой Либаве и на Ореховую улицу в Старой Либаве. На постановление это в своё время были принесены жалобы, в связи с чем в Либаву приезжали губернский врачебный инспектор и непременный член губернского по городским делам присутствия. Газета «Leepajas Atbalss» сообщает, что как местная, так и губернская администрация держатся того мнения, что самым подходящим местом для домов терпимости являются не указанные улицы, а местность за пассажирским вокзалом Либаво-Роменской железной дороги между городом и Чертовой деревней.
Насколько правильно это сообщение латышской газеты мы не знаем, но по закону право определить место размещения домов терпимости предоставлено не городской думе, а исключительно начальникам местной полиции.
Выбранное городской думой новое место для домов терпимости в Старой Либаве находится чуть ли не рядом с нынешним местом их расположения и потому ни в отношении благоустройства города, ни в отношении общественной нравственности от последнего ничем отличается не может. В Новой же Либаве дума для домов терпимости избрала точно нарочно ту местность, которая представляется единственным почти и наиглавнейшим путём сообщения с портом, по которому ежедневно из одного конца в другой проходят и проезжают не только взрослые, но и дети. Заставлять их быть – всё может случиться – свидетелями тех или иных непристойных сцен действительно крайне неудобно».
Вот, заодно выяснилось, что ныне весьма запущенная, на отшибе Красная улица была многолюдной. Представить это сложно, но так. Впрочем, не сложно: тогда тамошние красные склады-амбары работали, а не ждали реноваций.
Проект «Либава. Порт императора Александра III» произвел фактчекинг и изыскания: «Находящийся почти в самом центре города, современный квартал между улицами: Среднедорожной (Vidusceļa iela), Казарменной (Bārtas iela) и Тюремной (Strautu iela), представляет сегодня нечто среднее между заброшенной промзоной и территорией созревшей для реновации по–лиепайски, то есть под снос всего возвышающегося над уровнем моря. Один из заколоченных домов, возведенных на рубеже XIX и XX вв., на углу Среднедорожной (Vidusceļa iela), и Казарменной (Bārtas iela) улиц, скорее всего, принадлежал к упомянутым в заметке «Вестника Либавы» заведениям».
Вот этот дом, он через квартал от моей гостиницы, по диагонали (выйти в сторону Vidusceļa, пройти мимо Strautu, следующая будет Bārtas iela, дом на углу). А даже если и не именно он, то не так и важно: главное — район, в этой части все дома примерно такие же. Продается, там объявление в правом нижнем углу.
Теперь моя очередь оценивать ситуацию. Странно это, в общем. Да, в каждом городе все по-разному, да и в одном и том же городе тоже по-разному, но очень уж тут полудеревенская застройка. Это не к тому, что здесь заведения невозможны, но нелепо, все же. Да, в центре, на Грауду, в Кургаузе с искательницами приключений, это все отчасти гламурно и не без художественной составляющей. С декоративными завитушками типа шампанского в кабинете и т.п. Немного театрализованный порок, что, конечно, замусоливает саму тему.
Или гостиницы в центре, «Гамбургский сад». Просто дома с зазыванием на улице или через окна. Но тут и теперь окраина, а сто лет назад — тем более. А, согласно газете, официально оформленное заведение. Дом какой-то неуклюжий, а если добираться сквозь осенние и зимние погоды, в сумерках… Какое ж там отчужденное, строго профильное намерение? Зайдешь, а там все по-домашнему, дом небольшой, все, наверное, наверное толкаются друг с другом, чай пьют, пасьянсы мусолят. Ладно, можно доехать на извозчике, но внутри же все равно, как на окраине. Дел полно, печку топить, дрова нарубить, воду греть. Постоянная стирка. Может, хотя бы не гладили или там этот, бельевой каток в подвале. Тяжелый деревянный цилиндр, прокатывал белье по плоскости, такие в Риге еще в 60-е были. Дела всегда найдутся, не содержали же там еще и отдельную прислугу? Тем более, чем им заняться, когда клиентов нет? Сидят, тупят, занимаются хозяйством. Кормят ли клиентов, а сами едят сообща или порознь?
Как строился день, сколько времени убирать, сколько готовить, как происходил денежный оборот, как себя поставил хозяин или хозяйка, где ближайшая лавка. Посылали в нее сотрудниц или ходил специальный человек? На Петровский шли, понятно, он самый ближний. Кого-то отправляют наверх мыть полы. И вот, приходит клиент со своим желанием, а они тут окутаны физиологией быта. Понятно, одно другому не мешает, эту часть они немного сдвинут за скобки и отработают. Но вот клиент. Добрался, устал… Даже если на извозчике, то входит — а там, даже если обстановка с элементами роскоши на тему порока и неприличными картинками на стенах — все равно тихо и лениво: а как иначе, в окна выгляни. Часы на Анне бьют – у меня в гостинице их хорошо слышно, а тут всего-то плюс один квартал и ничего не загораживает. Самовар какой-нибудь, водка-наливки — как-то этот дом не предполагает другого. Ну, дешевый коньяк. Гость размягчается, то да се, девушки растрепанные — не ждут же они круглые сутки, надо полагать; прилюдно прихорашиваются. За какой-то из дома по соседству, еще и посылают мальчонку. Клиент ее ждет, расслабляется, читает газету, «Речь», например. Могут же там лежать газеты, как потертые журналы в парикмахерских? Зимой тепло, керосином пахнет. И все тут, в общем, знакомые — даже и не по визитам, а город небольшой. Ну да, клиенту охота, но знакомых же полно, надо поздороваться, а там и поговорить. Болтают, у всех новостей много. Отчужденного, этакого голого желания уже нет, если и допустить, что исходно оно, все же, было. Потом отправятся в комнаты, но и там тоже будет обычное бытовое действие. Как-то так, слово за слово, все спокойно, в рамках всего остального, а никак не отдельно, несмотря на специализацию заведения.
Разве что приезжие могли чисто отрабатывать функцию, они там никого не знают, для них все абстрактны. Отчужденная необходимость отчужденного клиента, отчужденная работница. Но какой приезжий потащится на эти, в общем, задворки? Моряки? Ну, может. Не прогорало же заведение, а еще и второе неподалеку. Да и зачем иначе думе было переносить их куда-то. Впрочем, они ж логично поступили: на более людное место, поближе к порту и заводам. Так что, возможно, они улучшали логистику. Но это досужие размышления, а все это было о том, как небольшая, но непрерывная физиология входит в любые, казалось бы, самостоятельные темы.
Не очень понятно, как отрасль работает теперь. Да, я не из клиентов, но прикинуть ситуацию? Вряд ли централизовано, но, может, в каком-нибудь полутемном интернете отрасль можно найти. Какие-нибудь локально организованные точки, но, скорее, частное предпринимательство. Но как туда попасть? Уж попадают как-то, но это явно сужает массовость. Несомненно, в городе должно присутствовать что-то такое, где как бы тайком, не публично обслуживают пороки, а и не обязательно пороки, нетипичные страсти. Например, в помещении древнего автовокзала / экс-касс «Аэрофлота» могут тайно играть в карты. В том параллелепипеде, где с одной стороны одноэтажный плоский и квадратный фасад, в обе стороны от которого навесы с колоннами, а с другой — низкий плоский дом, середина которого выпуклая, там полуцилиндр входа, и немного прижатых к строению колонн. Все это весьма грязно-розового цвета, небольшое. Сбоку от Почтового дома с алко-стоком, рядом с концертным залом «Большой янтарь», типа громадным миксером, бордово-оранжевым.
Они визуально друг с другом ладят, хотя новый явно хуже. Я думал, что концертный зал еще советского времени (по уровню нелепости), но нет, в 2014 году (по гугловской картинке, там есть дата) он еще строился.
И вот там могут играть в карты. Не все время, раз в неделю. Например, с пятницы по субботу, с вечера до полудня. Не в покер, преферанс или буру, а разнообразно. Всякий уикэнд — новая игра, хотя бы из этого списка. Я и не знаю, сколько их там, штук 300 не меньше. Например, такие:
Ерошки
«Количество колод: 1
Количество карт в колоде: 36 или 52
Количество игроков: 2 — 10
Старшинство карт: 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, В, Д, К, Т.
Цель игры: взять 3 карты одной масти.
Правила игры. Сдатчик определяется по желанию. Колода тщательно тасуется, снимается и сдается каждому игроку по 3 карты. Первым ходит игрок, который сидит слева от сдатчика, далее ходят игроки по часовой стрелке. Игрок должен положить карту лицевой стороной на стол, поводить ею по столу и поменять эту карту с игроком слева от него. Игра продолжается по кругу по такой схеме до тех пор, пока у какого-либо игрока не окажется трех карт одной масти, этот игрок сразу же выходит из игры. Тот игрок, который единственный останется с картами, считается проигравшим».
Кукушка
«Количество колод: 1
Количество карт в колоде: 52
Количество игроков: от 2-х и более
Старшинство карт: Т, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, В, Д, К.
Цель игры: сохранить свои жизни и выиграть деньги.
Правила игры. Известная карточная игра в Великобритании. Каждому игроку присваивается по 3 жизни. Перед игрой каждый игрок ставит определенную сумму денег в банк. Сдатчик определяется по жребию или по желанию, колода тщательно тасуется и каждому игроку сдается по одной карте, оставшаяся колода кладется по центру стола в закрытом виде. После сдачи карт каждый игрок смотрит свою карту и если эта карта король, то игрок эту карту кладет в открытом виде перед собой и ходов в игре не делает, так как он уже в данной игре победил. Первый ход в игре принадлежит игроку слева от сдатчика. Игрок решает следует ли ему менять свою карту с картой игрока слева от него. Если у игрока слева от него король, то менять карты нельзя. Если игрок решает не менять, то ход переходит к следующему игроку по часовой стрелке. Если игрок решает менять, то он свою карту меняет с картой игрока, причем так, чтобы другие игроки не видели какие это карты. Затем ход переходит к следующему игроку по часовой стрелке. И следующий игрок также решает менять ему карту с картой игрока слева от него или не менять. После того, как каждый игрок сделает по одному ходу, карты всех игроков открываются и тот игрок, у которого будет самая младшая карта, теряет одну жизнь. Если после вскрытия карт окажется, что у двух или трех игроков самые младшие карты, например, две тройки, или три четверки, то эти два или три игрока теряют по одной своей жизни. Далее карты собираются и сдаются вновь, после чего игра идет по тем же правилам. Итак, играют до тех пор, пока не останется одного игрока с жизнью. Игрок, который теряет все свои 3 жизни, в последующих играх участия уже не принимает. Победитель забирает все поставленные деньги в банк».
Разумеется, сразу не понять, в чем смысл каждой, как себя ведет новая игра. За ней и следует провести сутки, осознать, что в ней за расклады, какие хорошие, какие плохие. Вникать, осваиваться, входить в азарт. Как во всякую новую жизнь, собственно. Но там проще, потому что итоги заданы: «Тот игрок, который единственный останется с картами, считается проигравшим». Или «Играют до тех пор, пока не останется одного игрока с жизнью. Победитель забирает все поставленные деньги в банк». Еще другая: «Игра идет до тех пор, пока не останется один игрок с картами на руках. Он становится проигравшим и называется «Чухны»». Само собой, это уничижает игру as is, потому что настоящая игра — когда непонятно, кто выиграл и кто проиграл. Да и закончилась ли вообще. Она же просто происходит.
Ну а у Графа все, было, шло по плану. Пока он еще в городе, осень 1904-го.:
«В начале сентября пришло приказание адмирала Рожественского: «Иртышу» идти в Ревель. Там собралась вся эскадра на царский смотр перед уходом на Дальний Восток. Быстро окончив расчеты с берегом, к назначенному числу «Иртыш» вышел из Порта Императора Александра III в Финский залив. <…> До входа на Ревельский рейд мы дошли благополучно. Сначала все шло хорошо, как вдруг мы ощутили легкие толчки, точно корабль через что-то перескочил, стало ясно, что он коснулся мели. Скоро на мостик пришел старший механик и доложил, что в трюме показалась вода и необходимо принимать меры. <…> Cпустили водолазов, которые сообщили, что днище сильно сгофрировано на большом пространстве. Окончательно выяснилось, что без дока не обойтись, и адмирал приказал немедленно идти в Либаву, починить днище и присоединиться к эскадре. Вот тебе и повоевали! Вместо похода за границу – опять в Либаву, где предстояло задержаться неизвестно как долго.
Все с нетерпением ждали, когда выкачают воду, чтобы узнать, насколько серьезно повреждение и как много времени понадобится на его исправление. Наконец вода была выкачена, и корабельные инженеры, а за ними и мы спустились в док. Водолазы оказались правы: днище действительно было помято на большом пространстве. Много листов при этом дали трещины. Одни листы надо было заменить, другие выпрямить. Также пришлось выпрямлять и некоторые шпангоуты.
Корабельные инженеры нас «утешили»: при работе и днем и ночью они не брались выполнить починку ранее двух месяцев. Таким образом, мы в лучшем случае могли быть готовы только к самому концу ноября. Кроме того, предстояла еще погрузка угля, так что не было и надежды ранее половины декабря выбраться из Либавы.
Скоро в Либаву пришла вся эскадра и простояла здесь несколько дней. 1 октября она ушла из аванпорта, и теперь возле нас почти никого не осталось. О том, как дальше двигалась эскадра, до нас доходили только отрывочные сведения <…> Заходил еще в Либаву отряд адмирала Фелькерзама, состоящий из запоздавших своею готовностью судов, но их стоянка в порту продолжалась всего несколько дней».
Возобновилась береговая жизнь:
«Наше появление в Либаве после неудачного похода в Ревель произвело сенсацию. Мы снова стали всюду бывать. Но уже наступила глухая осень, кургауз и вообще летние развлечения давно закончились, и начался зимний сезон. Незаметно для себя мы как-то остепенились и стали вращаться преимущественно в самом солидном обществе. Нас, холостую молодежь, всюду принимали радушно. Ведь мы как-никак, в понятии маменек, имевших взрослых дочерей, были подходящими женихами, и, следовательно, на нас полагалось обращать самое серьезное внимание.
Особенно хорошо нас, мичманов, принимали в семье командира местного пехотного полка, у которого были две славные дочки. Хотя среди своих офицеров командир и славился суровостью, но к нам благоволил и многое прощал из того, что никогда не простил бы, наверное, своим офицерам. Мы, по юности и неопытности, радушие и любезность хозяев принимали за совершенно естественные к нам чувства и ни минуты не задумывались над тем, что, ухаживая за барышнями, можем им и их родителям дать основание к кое-каким надеждам. Никто из нас не был настолько увлечен барышнями, чтобы сделать им предложение, и мы просто веселились на всех бесконечных вечеринках, ужинах и выездах на общественные вечера. Но когда стало известно, что «Иртыш» скоро и уже окончательно покидает Либаву, то мы невольно почувствовали, что окружающие от нас чего-то ждут, и это нас даже удивило».
Чуть дальше сетование: «Но, надо отдать справедливость, что часто мамаши немало портили жизнь своим дочкам, слишком открыто преследуя расчет во всех знакомствах с молодыми людьми и тем самым не давая девицам возможности хоть в молодости от души повеселиться». Но прошло и это: «Как было назначено, за несколько дней до Сочельника «Иртыш» вышел из Порта Императора Александра III на присоединение ко 2˗й Тихоокеанской эскадре. Командир получил предписание, никуда не заходя, идти в Порт˗Саид, пройти Суэцкий канал и зайти в порт Джибути, откуда послать адмиралу Рожественскому телеграмму и ожидать от него приказаний».
Ранее упоминалась драка П.П.Шмидта. Вот ее изложение от двух источников. Сначала — официальная точка зрения, то есть — от конкретного начальства. Из воспоминаний начальника штаба Либавской крепости Рерберга (Рерберг Ф.П. «Исторические тайны великих побед и необъяснимых поражений: Записки участника Русско-Японской войны 1904– 1905 гг.». Александрия (Египет), 1925 г.) Цитата длинная. Потому что весьма хороша:
«В средних числах Сентября, незадолго до назначенного дня отплытия эскадр по назначению, я находился в кратковременной командировке и вступив в исполнение своих обязанностей Начальника штаба, из находившейся в штабе переписки а также из докладов моих подчиненных я узнал, что в мое отсутствие, местный отдел Российского Общ. Красного Креста устроил грандиозный бал, в пользу раненых. Бал был устроен в здании Либавского кургауза.
В самый разгар бала, во время передышки в танцах кадрили, старший офицер транспорта «Анадырь», лейтенант Муравьев, танцевавший с голубоглазой, белокурой красоткой — баронессой Крюденер, сидел и разговаривал со своей дамой. В это время, старший офицер транспорта «Иртыш» — лейтенант Шмидт , бывший на другом конце зала, медленно перешел через зал, подошел вплотную к лейт. Муравьеву и, не говоря ни слова, закатил ему пощечину. Баронесса Крюденер вскрикнула и упала в обморок; к ней бросилось несколько человек из близь сидевших, а лейтенанты сцепились в мертвой схватке и, нанося друг другу удары, свалились на пол, продолжая драться. Из под них, как из под грызущихся собак, летели бумажки, конфети, окурки… Картина была отвратительная. Первым кинулся к дерущимся 178-го пех. Венденского полка шт.-капит. Зенов; его примеру последовали другие офицеры, которые силою растащили дерущихся. Тотчас они были арестованы и отправлены в Порт. Когда их вывели в прихожую, большие окна кристального стекла которой выходили на Кургаузский проспект, где стояли в очереди сотни извозчиков, то лейт. Шмидт схватил тяжелый желтый стул и запустил им в стекла.
После этого бал прекратился, так как большинство мамаш, опасаясь повторения подобных фокусов, начало спешно увозить своих дочерей. Скандал был большой: мундир морского офицера был опозорен перед всем Либавским обществом, перед лакеями, перед извозчиками! Кто же из жителей города мог знать, что в лице Шмидта и Муравьева они видели не морских офицеров, а печальные отбросы нашего флота?
Дело это мне было хорошо известно потому, что на основании ст. 317-ой Военно-Судебного Устава, дознание производилось не офицерами флота, на чем настаивали морские власти, а офицерами Комендантского отделения вверенного мне штаба. Когда дознание было вполне закончено, оно было препровождено Командиру Порта.
Насколько помнится, эти господа были арестованы до дня выхода эскадры их Либавы, дабы они не сбежали со своих караблей. Главный Морской Штаб и на этот раз прислал решение вопроса, для сих выродков весьма нежелательное: было приказано взять их обязательно в поход, а по окончании войны, уволить как негодных».
«Тяжелый желтый стул», это красиво. Очередь из сотен извозчиков — тоже, была ли в Либаве хотя бы одна сотня? А сколько здесь сейчас такси? Но «в средних числах Сентября» — хорошо, хотя, я понимаю, тогда это был шаблонный оборот. Но тут и несовпадение фамилии. Разве Муравьев?
Вот версия Графа:
«Перед уходом из Либавы у нас разыгралась неприятная история. Лейтенант Шмидт, старший офицер «Иртыша», вместе со старшим механиком П. пошли на берег и попали на танцевальный вечер в кургауз. Шмидт здесь увидел лейтенанта Дмитриева, который в дни их молодости был причиной его семейной драмы. С тех пор он Д. не встречал, но и не забывал своего обещания «посчитаться» при первой встрече. В этот злополучный вечер, спустя много лет, произошла эта встреча, и, когда танцы закончились, и почти вся публика разошлась, Шмидт подошел к Д. и, без долгих разговоров, ударил его по лицу.
Произошло общее смятение, и приятели немедленно увели Шмидта и Дмитриева, но скандал принял огласку, и им обоим пришлось донести обо всем начальству. Наш командир, который и так не любил Шмидта, был страшно недоволен инцидентом и немедленно донес о нем в штаб адмирала Рожественского. Оттуда последовало распоряжение: «Во время войны никаких дуэлей не допускать, а лейтенанта Шмидта арестовать на десять суток в каюте с приставлением часового».
Мы, офицеры «Иртыша», стояли за Шмидта и искренно его жалели, а Дмитриева (тут в цитируемом тексте что-то выпало, но смысл понятен – А.Л.), так что это даже отразилось на наших отношениях с кораблем, на котором плавал последний. По всему было видно, что Шмидт очень болезненно переживал этот случай и был мрачно настроен во время своего ареста в каюте».
Что до П.П.Шмидта в Либаве и на «Иртыше», то вот список:
«— 2.05.1904 Высочайшим приказом по Морскому ведомству № 541 определен в службу, с 30.03.1904.
— 14.05.1904 получил назначение старшим офицером на угольный транспорт «Иртыш», приписанный к 2-й Тихоокеанской эскадре, который в декабре 1904 года с грузом угля и обмундирования вышел вдогонку эскадре.
— На 1904 г. Шмидт — 3-й по рангу.
— 12.06.1904 в чине за пребывание в запасе флота.
— В сентябре 1904 г. арестован в Либаве на 10 суток с часовым, за дисциплинарный поступок (нанесение публичного оскорбления другому офицеру флота).
— На 1904 г. состоял в 9-м флотском экипаже.
— В январе 1905 г. списан в Порт-Саиде с ТР по болезни (приступ почек) и убыл в Севастополь».
Дальнейшее известно.
Ну а они тогда ушли на Цусиму, возле собора в Военном городке есть и памятный знак. Причем, в самом деле же уходили оттуда, явно после молебна. Так что метки в городе присутствуют. Да и та же условная аллея рокеров возле закрывшегося рок-клуба фиксирует людей — эти музыканты теперь отчасти и тут, хотя и в странной форме: плашки с именами не врезаны в тротуар, они на торцах бетонных кубиков, несколько кладбищенских. Большая часть музыкантов вовсе не лиепайчане, но все они тут, двумя рядами на куске приятной улицы. Будто так по обеим ее сторонам и стоят, группами и поодиночке. И не важно, кто из них сейчас жив, а кто нет — они уже в таком виде, что эта деталь лишняя. Так что и Бетховен, например, может тут быть. Он любил места как венский Баден (небольшой курорт с водами, из Вены туда трамвай ходит, от «Бристоля»). В Бадене императорские воды, тут императорские купания. Живет где-то возле приморского парка на одной из дач, ходит по пляжу, а если сильно задувает, то вдоль парка, по улицам Liepu и Peldu. Сбоку там пруд с беседкой, можно сидеть в дождь, да и романтично как у Людвига Баварского. Теперь-то там утки, а исходно, вроде, были лебеди (ну, называется «Лебединым прудом»). Так что потенциально возможен и Вагнер, служил же он в рижской немецкой опере дирижером, но через два года его там отыскали кредиторы из Кёнига и он сбежал морем; утверждается, что во время этого плавания он и услышал от моряков о Der fliegende Hollander. Но откуда уходил корабль – неизвестно, вполне мог и отсюда – чтобы незаметнее, раз уж бегство. А тут пруд, круглая в плане беседка, в пруду перемещаются лебеди. Конечно, пруд маленький и они здесь выглядят честно, то есть — как гуси, но беседка, пруд и море за соснами их романтизирует. Такие объекты засовывают в стеклянные шары: островок, беседка (белые колонны, зеленый купол), скамейка в беседке, на ней сидит Вагнер, на голубом стекле внизу шара прикреплен лебедь (или пара лебедей). Снег, разумеется: потрясти — метель, потом медленно падает, ложится. Сюда бы еще музыку, но как-то нет у Вагнера коротких фраз (на одну встряску шарика, типа та-та-та-там), чтобы она как… как рингтон, что ли. Так что Вентурини с виолой возле св.Анны возник не случайно, а естествененно. Да, без описания остается алтарь в Анне, вот оно: алтарь весьма большой, деревянный и на всех его четырех уровнях деревянные люди, десятка три-четыре. Стилистически они примерно персонажи пражских или венских (на Hoher Markt’е) часов. Только не крутятся, а замерли в своих арках. Такой человек, сякой. Выражения лиц от барьерчика не разглядеть, но видно, что самые разные, в разных позах, разноцветных одеждах.
Ну а Бёме мог бы работать сапожником в комбинате бытового обслуживания, а потом ушел в частный бизнес. Тоже где-то возле рынка. Визионерстовует, как обычно, город располагает. Скажем, приличный на вид продавец из будки с пышками и донатсами тоже может оказаться визионером, хотя, все же, цена на virtuļi у него завышена. Вообще, что сейчас видят визионеры? Повлиял ли на характер видений технический или информационный прогресс? Спиноза… нет, тут не тупые уподобления, не оптиком. А, например, в мастерской по изготовлению ключей, что ж, он в замках не понимает? Разумеется, все они здесь в том возрасте, который максимально соответствует им как таковым.
Музиль, должен же здесь быть и Музиль? По логике, ему бы жить в районе Грауду с ее локальным югендстилем-сецессией, но это совсем декоративный подход. Он может появляться наездами в гостинице Porins, за Анной. Там стык такого и этакого — центр, окраины, старых домов, их реновирования. Ну, пусть даже наездами. Почему-то — вне внятных оснований — желательно, чтобы и он тут был. Может, по внешним причинам – конец империи, а тут он тоже проявил себя конкретно в истории с Военпортом, которая к концу этой части и закончится, заняв в сумме всего-то примерно тридцать лет. Разумеется, в то самое время, что и действие в Der Mann ohne Eigenschaften, но дело не в этом. Надо полагать, здешний Музиль несколько отличается от того, который в Вене и от того, который в Клагенфурте, а как иначе? Конечно, должен быть чуть другим. Вообще, раз уж эти люди существуют на свете, то должны как-то выглядеть и тут, раз уж сюда спроецировались — я же о них тут думаю?
Они объективно живут всюду, принимаются жить там, где о них подумал. Ходят по променаду вдоль Торгового канала (не там, где официальная часть с гостиницей и рестораном в красных складах, а за мостом и в сторону озера, по дальней от города стороне). Прозрачные философы (ну, скажем, философы) подходят друг сквозь друга, схожие мысли как бы вспыхивают, когда двое окажутся неподалеку, они друг другая не узнают, да и не видят, прозрачные же; вот только мысли и заметны — особенно, когда вспыхивают от соответствия, взаимно отражаясь. Живут они все тут, когда есть кому их воспринять, а даже и среди тех, кто не имеет о них понятия. Но есть же книги в библиотеках, поют же в св.Троице Erbarme dich.
Безусловно, в таком подходе присутствует и банальность. Мемориальные доски на домах, музеи-квартиры тоже предполагают наличие этих людей там. Какая разница, жили они там или нет — сейчас же их нет. Все равно получается дырка в отсутствующее, да и мало ли где они еще жили, у того же Петра I домики повсюду и он присутствует в них одновременно. А Шмидту доску прибить негде, потому что Курзал пропал, хотя по тем же воспоминаниям Графа можно найти место, где жил 9-ый экипаж. Там, в красных домах вдоль призаборного шоссе, много кто жил. Но какая разница, кого куда разместить, когда их теперь как бы и нет? Поэтому пусть будут и любые другие. Пусть кто угодно живет где угодно.
Я не занимаюсь поиском обоснований для Вагнера на пруду. Все это очевидно, просто захотелось сделать что-то полезное и для общества, внедрив эту практику в город. Квартиры-музеи и таблички на домах привычны, а тут ровно то же самое: чтобы там как бы жили. Да, город не выставляет свои знаковые штуки, не пиарит их туристам (кроме пляжа и тюрьмы в Военпорту). Наверное, из-за вариантности истории, смены государств, вот это — не свое, то- тоже… А в моем варианте можно брать брать общечеловеческие штуки, почему бы и не аттракцион? Компактная история всего на свете в одном городе, есть же парки с уменьшенными макетами Европы и т.п. Сделать тему общепринятой, водить людей по новым Landmarks. Допустим, Атос и Гримо забаррикадировались в рыбном павильоне-подвале на рынке. Разветвленный подвал, а и еще вниз лестница; там, вероятно, и хранятся рыбы. Сидят в нем, пьют водку, дежурно отбиваются – кидая в сторону правоохранителей селедку и морских окуней. Их и демонстрировать не надо (как персонажей в псевдо-древних одеждах возле тематических кабаков), тут по честному — они там внутри, забаррикадировались, конечно же их не видно. И работе рынка не мешают. Или Чингачгук, чего б ему не учиться в в католической школе за св.Язепом? Ну а эмиграция в Америку уже и вовсе реальное дело, с этим домом на Бассейной. Там и вовсе аттракцион можно сделать, обустроив дом (пустует же) как ту же военпортовскую тюрьму. Предоставлять номера, пусть ждут парохода.
Получится фактически рай, составленный из всех времен. Все одновременно, то есть — застыло, а время ходит по кругу. Громадный стеклянный шар, вечно повторяющийся день: с утра пекут булочки-пирожки, чистят тротуары, мимо ездят трамваи, все куда-то идут, потом возвращаются, утро-день-вечер-ночь, тут все, все кого вспоминаешь, они где-то тут, за ближайшим углом, все мирно и благостно. Потому что все это уже было и, значит, все под контролем, крутится по плану. Чья-либо смерть непременно была не болезненной, а легкой или даже вовсе незаметной, да умерший же никуда и не делся, тут он, так что все в порядке. Этакое непрерывное Рождество одновременно с Пасхой и Днем благодарения: все на свете и происходит затем, чтобы чуть позже – когда это опишут — позвякивало и искрилось. Что пройдёт — то будет мило, потому что когда записано, то уже не страшно. Непременно будет искриться и позвякивать, выделяя еще и какой-то умиротворяющий газ, отчего вокруг все совершенно ровно.
Но у меня-то без умиротворения, потому что там не однородно. Если там и рай, то другой. Тут общепримерительный вариант, будто все обсыпают глютаминатом натрия или обливают шампанским с шоколадной крошкой. Тогда да, все равномерно-красиво-безопасно-удовлетворяет-умиротворяет-безопасно-надежно. Безветрие. Но не все же описания делают это. Тут-то улицы битые, дома пустые, заброшенные заводы. Полу-тот-свет, никакого умиротворения не видно; промежутные области потому и промежуточные, что непонятно, что в них значит что. Какой рай, тут нигде нет непрерывного времени, а тогда откуда взяться большому стеклянному шару, они же скручиваются из него. В моем случае все разрозненно, но почему-то сходится вместе. Что ли отсутствие непрерывности и всасывает сюда все, что захочешь? Присутствие отсутствия, которое не прочь себя обустроить наглядно? Был выдернут здешний закладной камень, он замыкал несущую конструкцию, на его месте дыра и множество вакансий на ее заполнение. Но будто это единственное такое место на свете. Да много их, а ощутил эту историю именно тут и сейчас. Что ли как-то совпало с возрастом, но я много где бываю. Причем, и тут эта штука сработала раза с третьего. Да, сразу как-то зацепила, но ее надо было понять, приехать еще несколько раз, чтобы сообразить, что происходит схождение, связывание. И это вне эмоций, сколько ж можно держать одну эмоцию? Вот и думать об этом тоже, пожалуй, хватит. Лучше похерить вопрос, постановив что — да, что-то тут непознаваемое, соотнестись с которым возможно, приняв его непознаваемость, ну и все. Какая-то абстрактная фича, которая тут почему-то так. Ее кода не знаешь. Ничего, множество вещей на свете почем-то так, ну и все.
Впрочем, проект аттракциона в целях расширения туризма и «увеличения социально-экономического потенциала» (как св.Троицы) города, — дело двусмысленное. Посыпать город глютаминатом натрия, или ванильным сахаром с корицей, или опрыскать полусладким шампанским, добавив сверху какао-пудру, чтобы получился рай – это ж акционизм. Ничу (Hermann Nitsch) бы это произвести, с его склонностью разделять себя и тело жосткими действиями. Но ему 80, он при личном музее в Мистельбахе, не приедет. Впрочем, я же тут и произвожу что-то этакое. Смешать то и это, а они и сами хотят соединиться, выдержать время, чтобы соединившееся отделилось, а что останется помимо того, что отделится – это и требовалось. Другой тут рай, для входа в него — туда, где все связано — нужен именно код. Ну да, это уже на тему Грааля, волшебной палочки, заклинаний и т.п. То есть, опять общераспространенная тема. Нет, код здесь не ключ к двери, а просто подошел к ней и она сама открылась. Какой-то датчик сработал на что-то, что в этот момент было в тебе / рядом с тобой. Работает, но кода не знаешь. Как пароль в системе. Главное – не перегружаться, потому что пароля не знаешь, в окошке на его месте ряд толстых черных точек. Нажимаешь enter и вошел.
А на древней автостанции теперь играют в «Тетку» («Как только один из игроков наберет 21 очко или более, то игра останавливается и игроки сравнивают очки. Игрок, у которого будет меньшее количество очков, считается победителем»), а лучше — в «Элузие». Потому что это не имеет отношение к тому, чтобы все уравнять, выровнять, сделать однородным и засунуть в стеклянный шар. Сейчас там тоже озабочены кодом.
Элузие (Элевсин)
«Количество колод: 1
Количество карт в колоде: 52
Количество игроков: 3 — 8
Старшинство карт: 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, В, Д, К, Т.
Цель игры: угадать правила выкладки и первым избавиться от всех своих карт.
Правила игры. Данная игра была придумана Робертом Эбботом в 1956 году. Первый сдатчик определяется жребием, далее игроки сдают карты по очереди. Колода тщательно тасуется, снимается и карты с колоды сдаются поровну между всеми участниками игры, за исключением сдатчика. Последнюю карту с колоды сдатчик забирает себе. После этого сдатчик загадывает порядок выкладывания карт на свою карту и кладет свою карту в открытом виде по центру стола. Первый ход принадлежит игроку слева от сдатчика. Игрок должен угадать правило выкладывания карт, которое загадал сдатчик, но вслух не должен произносить. После этого он кладет свою карту, следуя этому правилу. Если карта, которую положил игрок, следует этому правилу, то сдатчик говорит: «еще», и игрок кладет еще одну карту, если карта не соответствует задуманному правилу сдатчика, то сдатчик говорит: «нет», и ход переходит к следующему игроку по часовой стрелке. Игрок, который выложил не ту карту, забирает ее себе обратно. Выигрывает тот игрок, который, угадав, правило выкладывания карт, первым выложит все свои карты. Сдатчик может загадать, например, такое правило: выложить все карты колоды в восходящей последовательности, чередуя черные масти с красными».
***
Здесь технический разрыв, потому что часть длинная.
Часть 4 (2).