4bdn_wrds, #13

Я даю тебе зелёный квадрат, ты отвечаешь мне малиновым ромбом, наши отношения — обмен цветными квадратами/треугольниками/ромбами/шариками/запятыми. Ну а как ещё, когда мы сложные. У нас всё вокруг из этих штук, наши желания вскрывают себя ими, на них же и рассыпаясь.

Шарик или флажок, белое кольцо, синий куб, зелёный шар, magenta пирамидка, лиловая точка: я отдаю лиловую точку, ты возвратишь синюю царапину, или малиновый ромб, или белый овал, а потом будут серебряные чёрточки навстречу, мы снова счастливы. Всё это всегда этим и заканчивается, на время, недолгое.

А тут (сидя теперь на поребрике возле Оперы напротив гостиницы «Бристоль», на углу Ринга) на первом этаже «Бристоля», прямо напротив, магазин; он там всегда, вроде, был, World of Accessories, «Мир аксессуаров». Их там полно, а и наши штуки тоже ж какие-то accessories по ходу дела. Они его украшают, заодно предъявляя нам его линии. Тут, наяву, примерно то же, что и там, у нас, где никто не знает, кто он: тут, понятно, себя знают, но что это меняет?

Мы могли бы и здесь, между Оперой и «Бристолем», где люди ходят туда-сюда, замирая, чтоб их запечатлели в таких-то позах — ну, чуть павлиньих — на фоне фонтана, который сзади, ближе к Опере. Оттуда (здесь июльское утро) иногда доносятся водяные брызги. Приятно, июль. Разве что, когда здесь входишь в своё пространство, то в здешнем чуть-чуть, на одну риску какого-то реостата приглушается свет и звук делается чуть менее шумным.

В чём тогда разница между тем, как здесь, и тем, как там у нас (за вычетом приглушения здешнего света/звука)? Здесь у любой вещи есть шлейф — даже там, где для неё нет истории. А у наших штук шлейфа нет, наши штуки это просто штуки – в них здесь нет смысла, они всего-то сопровождают то, что происходит: что-то происходит, оно такое. Кроме нас не поймет никто.

А тут вокруг штуки памяти: личной или случайно приставшей. Школьный аттестат, старый утюг, календарь на 1968-ой, зеркала — очень много тут зеркал, ботинки — они всегда отчетливо не без прошлого. Всякое такое встраивает в историю, которой никогда нет между нами. А даже если и есть, то она не играет, даже если меняться улицами, рейсами самолетов, тропинками, пружинами или фотографиями цветных штук.

Они, эти штуки, могут даже не быть понятны другому, неважно — работает непонятно что, это и главное. Но вот что они фотографируются возле оперного фонтана? Дурацкий же фонтан, как/чем он захватывает их чувства? Ну да, у них такой же обмен импульсами, с кем-то: они тоже включены во что-то ещё своё, они же хорошие.

Да, линии: обменом штуками взаимно производится ещё, что ли, и узор: угу, одновременная татуировка на обоих, но ещё и какой-то узор, который расположен уже вне них. При любом взаимном движении штуки идут навстречу, выглядят как линии проезжающего света на ночных фотографиях. Траектории не совсем тонкие, светящиеся – тонкие, но — как гибкие трубки, по-разному светящиеся, своё внутри каждой. Линии не гаснут, уткнувшись в адресата, отчего производят кокон, что ли: вязь, связь, какое-то wzzzj, которое висит в нигде, отделяясь от обоих, хотя и было произведено взаимностью их действий.

Где находится wzzzj? Не так, оно само определяет место, где ему находиться: делая собой себе место, где ему быть. Неких два, двое реагируют импульсом на импульс: не так, что решая свои отношения, но их делая и — заодно — производя ещё и это wzzzj. Конечно, тогда они не могут быть внутри своего обмена, они не в пространстве взаимных цветных штук (они же ими говорят) и даже не в месте, которое wzzzj сделало себе. Теперь они сделали/устроили и wzzzj, и место уже и для себя, а тогда они уже есть и где-то ещё, становясь ещё более сложными собой. Кто они тогда там? Ну, мы ушли из пространства которого не существует (вообще, когда его понял, то оно становится быть здесь), в какое-то следующее, тоже не существующее место, где снова непонятно, кто мы такие. Да, вот ровно сейчас, когда это записывается, перешли.

Сидя возле Оперы среди (на одну белую на чёрном полоску щелчком против часовой) приглушённых света и звука, понимаешь, как это происходит. Сначала тихие движения мягких прозрачных объемов; они хотели, пытались найти себе общий центр, но не могли встать так, чтобы не отталкивать друг друга. Будто вакуоли какие-то, пружинят шкурками, отталкиваются: каждая из цветных штук сначала была такой. Затем пришёл кто-то – не сверху, не сбоку, как-то ещё — откуда-то из +1: то ли сам по себе пришёл, то ли сделали-вызвали wzzzj сообща.

Какое-то время вакуоли оставались на месте, но постепенно их сумма становилась прозрачнее, потому что расходовалась на то, чтобы wzzzj оформился, чтобы, наконец, свести нас двумя серебряными навстречу черточками. Ах, тогда нам делается счастье, а потом пока ничего: разве что wzzzj, невидимый (как дыра в воде или неважно как) иначе изгибает пространство. Все эти наши штуки остались, но – сохраняя цвет и форму — приглушены на один щелчок своего значения, на одно деление, дальше начинает жить новая история: ну а как, тут теперь какое-то новое существо, что ж ему ещё делать.

Всё это — раз уж теперь записано — существует столь же надёжно, как и всё то, что здесь вокруг: «Бристоль», люди снова ходят в чуть приглушенном свете; по часовой по Рингу проехал трамвай маршрута D в Nußdorf, немного слегка чуть скрежеща по мягкому здесь радиусу поворота. Вывеска аксессуаров сияет сиреневым неоном, дополняя июльское солнце, а капли фонтана разлетаются как угодно, завися от ветра, который тут то так, то этак. Здесь, у них тоже какое-то своё wzzzj, а почему иначе.

 

***

Все 4bdn_wrds