4bdn_wrds, #2

У Европы есть шаблон: должна быть река, к ней полукругом примыкает исходный город (замок-собор-амбары-итп). Здесь о Европе, которая севернее жары, но и не вовсе север — там схему ломают фиорды. У старого города были стены-валы, их убрали, отчего стали быть полукруглые (с другой же стороны прямая река) бульвары. По ним ходят трамваи. Иногда там канал, от тех же фортификаций.

Затем обширный город, сделанный до Первой мировой и обустроенный до Второй; буржуазный, в меру местных денег — представительный. Далее его обычно отсекает (часто — тоже полукругом) железная дорога. За ней — фабрично-пролетарские территории, переделаны теперь в офисно-торговые центры и культурные точки. За ex-мануфактурами начинались предместья, они так и остались невысокой зоной, там частная застройка. Дальше могут сохраниться куски леса, небольшие озёра, а потом будут стоять новостройки от 1960-ых. Всё происходило постепенно и логично, а это определяет ум жителей, которые постоянно принимают в себя всю линейку времени в трамвае по дороге к центру. Не вынуждено, а само собой, не замечая.

Когда шаблон задан так обыденно, то индивидуум не может ничего из него исключить – эта мысль и возникнуть не сможет: ну, всё это стоит тут всегда, как же иначе? Стоит вокруг него и сворачивается ему внутрь. Дряхление построек, их ремонт, перестройка, снос — такие же дела, как старые монеты и проч. в земле — разве что про штуки в почве неизвестно, где именно они лежат, но и неопределённость тоже здесь часть шаблона, так устроено.

Этот текст пишется во второй части города (от Первой мировой до Второй), кварталах в пяти от железной дороги. Здесь тоже есть обветшавшие строения, это аутентично и позволяет додумать Европу как шаблон, сделать его компактным. Для собирания всех местных слоёв необходима холодность — отсутствие эмоций и вежливость требуются для того, чтобы не уцепиться за что-то одно, развивая через него остальное, а некое среднее тут и искать не надо: тёмно-серо-бурый цвет (булыжник, стены домов, потемневший цемент, серо-зелёный кирпич, старое дерево).

Краткий шаблон, код не будут здесь иметь отношения к массовым чувствам, людей тут немного. Если что-то снесут, то построят новое и остальное его в себя спокойно впишет. Какое слово требуется для всего этого? Личные определения не годятся, здесь надо общепринятое, а это какое? На что, хотя бы, код может быть похож?

Допустим, он некая субстанция. Но у кода здесь должны быть поверхности — и не плоские, а выгибающиеся, иногда закрученные; твёрдые, если не жёсткие, сухие. А субстанции по звуку сырые, это не годится. Сухое, это порошок, концентрат, но из них нечто ещё надо восстанавливать, а тут всё оформляется само собой. Код и не звук тоже, понятно: звуков тут сделано много и они ничего не сводят, а расходятся.

Когда-то проглотили шарик и он внутри, тут у каждого свой внутри. Пульсирует, задавая отношения и манеры, например — не думай о чужом шарике. Шарик, возможно, твёрдый, значит — это пульсирует физиология вокруг него. Но тогда спокойно и — вот будто именно шарик пульсирует. Так что именно так и есть: шарики тоже органика, у всех местных они чуть разные, как добавленные, что ли, какие-то унисекс-гениталии. Они где-то под пупком, вглубь к позвоночнику; заросшие там внутри в мотке ниток, сухожилий, артерий; зажатые сырыми тканями. В какой-нибудь слизи, чтобы не натирало. То есть, он тоже физиология: может возбудиться, набухнуть и т.п. Он определяет свою конкретную радость. Возможны истощение и высыхание шарика, рассыпание в порошок.

Его наличие доказывается от противного: он (они) быть должны, поскольку Европа существует, из чего следует, что она задается одинаковым для всех элементом. Напротив, видны проблемы со вписыванием у приезжих, такое всегда внутри и отчетливо физиологично: шарик в них постепенно завязывается; ну, или нет. Поэтому внутри Европы в рассредоточенном виде ещё большая Европа сырой россыпью, но тогда это не розданный код, а иначе. Машинка, работающая в пределах осязания.

Вот он пульсирует, ergo — что-то производит. Предположительно, из него исходит беззвучная частота, не нагруженная смыслом, спокойная — скорее жёсткая, чем мягкая; холодная, белая или прозрачная (тут бы caurspīdīga, в этом слове кроме  «прозрачной» ещё и «светящаяся насквозь»); без запаха, точнее — пахнет отсутствием запаха. Не так, что свойства состоят в отсутствии свойств, они тут немного иначе лежат. Запах, например, может пробиваться из каждой такой конструкции, как её персональный, но и отчасти универсальный газ.

Шарики пахнут из внутренностей через рот — узнавая себя в затхлости, например, блошинок, где непременно есть разные закрученные штучки, как то — всегдашняя арт-деко брошка из латунной жести, а в неё встроен шарик эрзац-жемчуга, потёртый-облупившийся. Потому что шарики тут не упали с неба внутрь, а — в целом, по населению — такой же расходный материал, как их тела, которые получают местное блаженство через куски света, пустоту деталей и холод, — вот потому, что внутри тел есть точка, которой это хорошо.

Уедешь отсюда: некая линия отвесно ушла наверх, из тебя; возвратишься – она обратно, вниз. Не ровно откуда вышла, а плюс-минус, статистическая погрешность; войдет, будто вдохнул, провалится до пупка: быстрые мурашки и всё на месте. Пульсация укажет на точку шарика, он — тут же выворачиваясь наизнанку — делается дыркой, в которую тут же сам и попадёт: ты дома. Никто не видит, как это происходит у других.

 

***

Все 4bdn_wrds