4bdn_wrds, #6

Когда — с октября по апрель — прилетаешь в Ригу, то уже в аэропорту, едва выйдешь на улицу, меняют сознание: влажность. Она меняет его просто — все чувства же в нервных окончаниях, а тут им сразу мягче. Так что даже свет уже другой (резче), что уж о звуках (они расходятся в ширину, уменьшаясь).

Ну и физически влажно, это приятно личной тушке, а ещё лучше тут следующемуза ней тебе — чему-то ещё, какому-то тому, который снова в своей природе. Тело-то да, здесь тоже дома, но оно быстро привыкнет, наутро не помнит разницу. А этот следующий какой-то, kaut kāds, Irgendwer некоторое время (не мгновенно) встраивается в погоду, в память, во всё прочее. Он, то есть, когда был не здесь, был, получается, пересохшей рыбкой. Наконец-то снова опять в своей воде.

Тут ветер, запах дыма, сырость, оптика то резкая, то размывающаяся туманом, пустота, твёрдые большие непрерывные кварталы почти — через улицы — встык. Дворы внутри них, там песок, коты, георгины, астры, бархатцы, брандмауэры, цветные окна, красные кирпичные церкви, булыжник, всего вокруг мало, тихо. Человек такой-то, человек такой-то, человек такой-то. Этот умер, тот — тоже умер, уехал, ещё где-то тут. Страна такая, потом такая, потом такая, потом такая, потом такая, потом ещё раз другая, а теперь уже и снова такая; буквы разные-raznye, город всё тот же.

В 60-ых трамваи ходили так, теперь чуть иначе. В 70-ых было это, тогда же произошло то-то. А здесь дом сломали, дом построили. Вот это место меняло своё назначение уже раз 7 за последние 20 лет, а когда-то было длинным кафе – узким с зеркалами на стене против зеркал на стене вдоль стойки вдоль всей длины кафе, длинного и узкого вглубь здания. Там был с тем-то и тем-то, в разное время. Всё равно всё одно и то же, что бы ни менялось.

Жёсткие цвета: белый, бордовый, чёрный — он тут тоже светящийся. Дальние районы, озеро, дорога от конечной троллейбуса через лес, другое озеро и ещё одно, затем четвёртое — другой берег не виден, туман, большое. Центр, в 80-е было то-то, там встречались с тем-то-тем-то-тем-то, а тут — с тем-то-тем-то-тем-то. Происходило такое, такое, такое, такое ― вот здесь, в этом месте. Оно ещё есть: помнишь, что тут было то-то, было то-то, было то-то. Рядом жили такие-то, живёт такой-то. Однажды было вот что, а ещё такое и что-то ещё; дома, преимущественно, целы. Витражи в окнах подъездов когда-то были, потом их не стало, теперь есть снова, кое-где. Улицы назывались так, потом по другому, теперь опять так.

Районы за рекой: дворы, деревянные дома; пахнет землёй и травой. Астры. Запах дыма, кошки, маленькие места, где пить кофе. Кафе с говорящим попугаем («пррррветтт, какккдддила»), было лет 20, теперь закрылось. Река, ветер вдоль, от моря; большая. Соборы, самый высокий с войны стоял без шпиля (в огрызке башни — 10523 вороны, оррррали), потом его ставили заново, поставили, давно уже позеленел. Раньше всё вокруг было чёрно-белым, теперь цветное, даже по ночам.

Листья, берег канала, на аллее жёлуди. В 60-е дорожка была ближе к глазам, поэтому жёлуди были больше, упавшие листья тоже, а цветы на клумбах пахли сильнее. Чёрные лестницы, сараи на заднем дворе, дровяные подвалы. Темнота, запах сырого дерева; запах старого дерева на лестницах. Дворы, песок, булыжник, торфяные брикеты, запах торфяного дыма, тишина. Порт, тёмные забегаловки, магазины на окраинах — минимальные, сухие помещения. И в 60-ых, и в 70-х, и в 80-х, и в 90-ых, и в нулевые, всегда.

Банки с маринованной свёклой всегда, вкус еды всегда тот же, независимо от достатка и года. Чересполосица зданий: югенд-деревянное-новое, оно блестит и отражает; тусклые кафе, где пьют водку, светлые кафе, где пьют кофе. Район такой, район другой, трамваи, река, Побережье, песок, туман; побережье, камни; побережье, снег, озера, протоки, листья. Электрички по вечерам освещают обочины вдоль рельс. Центр, дворы, туман, жёсткий свет витрин, автомобильных фар; когда-то освещение было обычными лапочками, жёлтыми — болтались на проводах: качались на ветру, раскачивая улицы, это давно не так.

Ничего этого нет: это высохшие связи, гербарий. Это тут какой-то, kaut kāds, irgendwer считает, что всё здесь так и есть. Он, kaut kāds человек, которого нет, всегда так думает в месте, которого тоже нет: они в симбиозе, им друга без друга никак — потому что они всегда были вместе. Только он, этот irgendwer, и тебя хочет сделать таким же, склеить с тем, чего нет здесь теперь.

Ну да, сырость-влажность всякий раз начинают склеивать тебя с памятью, с irgendwer’ом, который тут и не тут; он невесть где, irgendwo. Пока длится вот это описание, он ещё отдельно; он тебя захватит, если от описания отвлечься, не отбив, не сделав тут в нём какую-то штуку. Влажность&сырость медленно&&&мягко введут тебя в irgendwo, в невесть где, а также в невесть когда, irgendwann. Да и не вводят, сам растворяешься.

Irgendwer хочет к тебе внутрь; нет, не так: город же большой и его времени в сумме миллион, внутри тебя ему не поместиться; значит, наоборот — тебя внутрь себя. Он такой, как большой колпак, или нет — бинты, накрученные, накрученные-накрученные, пахнущие йодом, когда ветер с моря. Вот это надо отделить, вывести в отдельную штуку и всё станет верно. Отстраниться чуть-чуть, дописать вот эти буквы и всё; всё просто.

Тогда снова влажность, запах дыма, сырость, сдвинутый свет, ветер, пустота, твёрдые большие кварталы, дворывнутриихстен, песок, тумантишинакотыгеоргиныбархатцы. Брандмауэры, цветные окна, красныекирпичныецеркви, брусчатка; дворы, деревянныедомазапахдымаземлиитравы. Астры, кошки, мелкиеместа, где пить кофе, а он – irgendwer — где-то здесь рядом или внутри, какая разница – где-то там тут; чёуж, пусть будет, он хороший.

 

***

Все 4bdn_wrds